Наталья Авербух - Граница леса

Сестра тем временем обняла меня за плечи и подтолкнула к столу.

— Элесит… — шепнула она мне на ухо, — сестрица, скажи, как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно чувствую, — удивилась вопросу я. Сестра была не из тех, кого беспокоит здоровье близких. — А почему ты спрашиваешь?

— Вчера отец приходил, — ещё тише прежнего прошептала сестра. — Очень встревоженный, сказал, что тебе нужна помощь, а единственный на всё ваше Ведомство патент стоит больше, чем он успел скопить для тебя. Сказал, что на этой работе ты растеряла всё своё здоровье. Я смотрю сейчас — похудела, осунулась, бледная… И глаза какие-то…

— Какие глаза? — резче, чем следовало, спросила я.

— Голодные, — помедлив, определила сестра. — Как будто ты не ешь вдоволь, я у свёкра в доме насмотрелась на бедняков. Вот у них такие глаза. И у нищих на храмовых ступен…

— Я не нищая! — взвилась я, но сестра, к моему удивлению, и не пыталась меня задеть. — Постой, отец приходил к вам. Так, значит, это твой муж…

— Да, — кивнула сестра, и на её губах мелькнула улыбка гордости и счастья, от которого вчуже становилось страшно. Бог удачи наказывает тех, кто вот так вот безмятежно улыбается… — Мы дали сколько могли, и, потом, матери не станут заказывать новую шубу, отец собирался сделать подарок.

— Не стоило того, — процедила я.

— Перестань, Элесит, — отмахнулась сестра. — Кому ж о тебе позаботиться, как не семье, не родным?

— Кому друг о друге заботиться, как не родным людям? — громко спросил её муж, и мы обернулись в ту сторону. Зять спорил с нашим отцом, и по тону его речей можно было понять: он хочет, чтобы разговор их слышали все. — Вы приняли меня в свою семью, и теперь ваши заботы — мои заботы. Разве братья и сёстры считаются куском хлеба? Нет, они делят всё и молят богов о ниспослании нового дня и новой пищи.

— Болтун, — процедила я, но так тихо, что меня не услышала даже сестра.

— Ты не так-то богат, сынок, — улыбнулся наш отец. — Через год я верну тебе долг, а пока — благодарю за помощь и за твои прекрасные слова.

— Не бывать этому! — заявил сын королевского судьи, совершая великолепный ораторский жест, наверняка подсмотренный у произносивших речи защитников. — Отец, прошу вас, примите мой дар, и забудем о нём. Кто знает, однажды, быть может, и мне потребуется семейная поддержка…

На этих словах зять покосился на меня. Я встретила его взгляд и кивнула. Ну, да, чего уж тут думать: когда у него появилась возможность обзавестись своим человеком в Ведомстве, медлить дорогой братец не стал. Верни мы ему долг, он потерял бы всякое право на моё особое отношение, а так… Но семья есть семья, и брат, каким бы он ни был, остаётся братом.

— Прошу всех к столу! — вмешалась мать. Её губы улыбались, а глаза тревожно поглядывали на меня. Как там её дочь? В своём ли уме? Не поздно ли они спохватились?

— Благодарю, — постаралась улыбнуться я. — Отец, матушка, нет слов, чтобы передать, как я вам обязана.

Мать поспешила ко мне и крепко обняла на глазах у всех, нисколько не смущаясь столь открытым проявлением чувств.

— Мы всегда будем с тобой, — прошептала она. Я обняла её в ответ, пряча ото всех выступившие на глазах слёзы.

— Я виновата, — шепнула я. — Мне не следовало уходить.

— Забудь.

На этом перешёптывание пришлось прервать, и я была торжественно усажена на почётное место. День ещё не склонился к вечеру, когда в мою честь подняли кубки и полилось из кувшинов вино. Нет, в юности успех мне виделся вовсе не таким, но что теперь делать? Выбора у меня не было.

Т и селе сидела на дереве. Эта фраза не имеет никакого значения в городах, но глубоко удивила бы народ её матери: степняки привыкли держаться подальше от деревьев. Но их обычаи давно не волновали девушку. Что ей до степняков? Убить ребёнка беды у них не получилось и не получится никогда.

Вот новые её сёстры будут страшно злиться, если поймают. Ибо Тиселе — ведьма и не должна касаться ничего живого. Ничего и никого. Но, чтоб наказать ослушницу, её нужно для начала найти. Потом поймать и не дать вырваться, да ещё и защищаться при этом от ведьминских проклятий. Кому охота? Вот поэтому она сидела на дереве и никого не боялась.

Тиселе была ребёнок беды, дитя раздора. В ночь, когда она была зачата, погиб её отец, и в день, когда она родилась, потерпел поражение дед. После таких предзнаменований родное племя только и ждало, когда девочка вырастет. Тогда казнить её будет не стыдно. Доживи она до своих лет в степях, её мог бы убить первый встречный.

Людям тесных стен — народу её отца, попросту не было дела до случайного потомка. В лесу же её тайком побаивались и открыто не любили.

— Ти-и-иселе!

Зов прозвучал треском сучьев в ненастный день и шелестом сухой листвы под ногами. Лицо девушки осветилось улыбкой.

Ни в племени её матери, ни среди людей тесных стен, ни в потаённых лесных общинах не было ни одного человека, который любил бы девушку — или мог бы полюбить. И не было ни одного, которого любила бы она. За что ей любить людей? Она ведьма, ребёнок беды.

— Тиселе, я знаю, где ты прячешься! Слезай оттуда!

Но, как говорит единственное живое существо, не отдёргивающее руки при её прикосновении, потомок — это не предок, чего бояться?

Девушка ловко скользнула вниз и прыгнула прямо под ноги того, кого непосвящённые приняли бы за высокого юношу в старинной зелёной одежде. Но непосвящённые в этом лесу не появлялись.

— Два сучка хрустнули, — отметил юноша.

— Неправда, — обиделась Тиселе и бросилась к нему. В прыжке она уменьшилась, а юноша увеличился и привычным движением подхватил Тиселе. Устроил поудобней у себя на руках и почесал за ухом. Ведьма заурчала, как довольный котёнок.

— Мне лучше знать, — возразил юноша и осторожно придерживая девушку, уселся на землю.

— Угу… мр-р-р-р…

Не торопясь и вдумчиво, как будто это было делом высочайшей важности, лесной великан почёсывал ведьму, как люди чешут домашних любимцев. И ведьма урчала и извивалась, как кошка, и даже выпустила из подушечек пальцев острые коготки, которыми легонько била по ласкающим её рукам.

«Ещё одна вещь, которой не стоит учить маленькую ведьму» — мелькнула мысль у лесного стража, ибо это был именно он. А ещё не стоило учить менять своё тело и лазить по деревьям. Узнай тётушка, пришла бы в ярость, но… Страж, посмеиваясь, почёсывал девушку под подбородком, то и дело уворачиваясь от когтей.

— Голодная?

— Ум-р-р-р… — проурчала девушка.

— Ну, так ешь, не стесняйся.

На этот раз страж не стал отдёргивать руку, и когти Тиселе прочертили четыре царапины на его ладони. Девушка поспешно прижалась к ним ртом и принялась слизывать кровь — золотистую, как древесный сок, сладкую, бесконечно заманчивую, всю пронизанную магической силой, да такой, что дух захватывало.