Маргарита Дорогожицкая - Тени забытой шестой

— Хорошо, — он немного поколебался и добавил, смущаясь, — ток вот жрет много…

От сердца отлегло.

— Здоровый аппетит — это хорошо, — улыбнулся я.

— А давеча Спирьку-то подстерегла в оранжерее, — продолжал докладывать воевода. — Лопатой его шандарахнула и попыталась деру дать. Но мои орлы ее скрутили, вином напоили и обратно в клетку засунули.

Я откинулся в кресле и прикрыл глаза, слушая обстоятельное повествование воеводы Дюргера о моей пленнице.

— Записки с грязной посудой все-то нам отправляла, — хмыкнул он в усы, — как вы, фрон, и говорили, но окромя меня их читать-то никто не читал… Вон, лежат…

Я неохотно открыл глаза и уставился на целый ворох скомканных листов, испещренных почерком безумицы. Неугомонная зараза. Мне ужасно захотелось ее увидеть.

— А сейчас что делает?

— Ну так… Она в кладовой все запасы выжрала-то…

— Что? — ужаснулся я.

По моим прикидкам, продовольствия в кладовой должно было с лихвой хватить на несколько месяцев, а прошло всего две недели.

— Дык да, я ж говорю, много жрет… Вот мы и стали ей не только ужин спускать, но и завтрак с обедом… А так-то она сейчас обжи… то бишь, обедать изволит…

Я нахмурился. Странный аппетит Любови стал меня пугать.

— Переоденусь и навещу ее.

Переход к той половине замка, где содержалась пленница, был намерен обвален взрывом и замурован, чтобы никто из досужих гостей или церковников не сунул туда носа. Воевода так все устроил, что о тайном ходе знали только рабочие, которых он специально нанимал в другом городе, и пара бойцов его варда, которым можно было всецело доверять. Для остальных же… Юго-восточная половина замка была закрыта на ремонт. Я спустился по узкой лестнице и отпер тяжелую дверь. В лицо пахнуло влажным земляным духом. Никого. По оранжерее как будто ураган прошелся. Ни единого плода, даже все веточки с деревьев были обломаны, ободрана кора.

Я миновал Белый сад и спустился по лестнице, стараясь ступать едва слышно. Завернув за угол и увидел ее. Сердце забилось как сумасшедшее. Она стояла на балкончике, вцепившись в перила, и что-то разглядывала внизу. Темная фигура и горящие на солнце волосы.

Я вгляделся внимательно, пытаясь поймать некую странность в ее образе, но тут она меня услышала. Повернула голову в мою сторону, прищурилась. Я вдруг растерялся, совершенно не зная, что ей сказать. Безумица молчала, и я молчал, как дурак.

— Любовь… — наконец вымолвил я и шагнул к ней.

Она попятилась от меня. Надо взять себя в руки.

— Надеюсь, Любовь, — возвращая себе насмешливый холодный тон, сказал я, — вы нашли пребывание в моем замке для себя удобным?

И тут она подобрала с пола камешек и швырнула в меня. Я легко увернулся.

— Вот не надо злиться! У меня не было другого выхода!

Она наклонила голову, разглядывая меня, потом задумчиво пробормотала:

— Настоящий?..

Я сообразил, что она погрязла в своих видениях и перестала различать, где явь, а где бред ее воспаленного сознания.

— Настоящий! — рявкнул я.

И тут она, к моему ужасу, взобралась на перила и застыла, балансируя на них.

— С ума сошла? — заорал я и хотел было броситься к ней, но она предупреждающе выставила вперед руку.

— Еще шаг — и я полечу… — совершенно серьезно сообщила она.

— Люба… Хриз… пожалуйста, успокойся, — помертвел я. — Слезь оттуда. Я сделаю все, что ты скажешь.

— Нет, Тиффано, поздно. Время вышло.

С этими словами она взмахнула руками, и за ее спиной… раскрылись крылья. Бумажные. Сделанные из вырванных книжных страниц и переплетенные веточками в странные суставчатые крылья, как у насекомого… Порыв ветра надул их, и Любовь распласталась над бездной… Я кинулся вперед и в самый последний момент успел ухватить безумицу за подол. Ветер рвал ее у меня из рук и бил по лицу дурацкими крыльями.

— Ах ты дрянь двинутая! — лютовал я, затаскивая ее обратно на балкон, обрывая и ломая крылья. — Я тебе покажу!..

Я топтал страницы из бесценных трудов, многовековую мудрость человечества, давил каблуком древесные сочленения, и смола выступала под ногами. Любовь сопротивлялась совсем слабо, а когда я перехватил ее за патлы, вывернулась из моих рук и плюнула мне в лицо:

— Не удержишь! Все равно улечу! Идиот, мое время вышло! Вышло! Тик-так! Скоро и без крыльев взлечу!..

— Что?

У меня мороз по коже пошел. Я сообразил, что было не так. Мне не составило труда втащить ее на балкон, потому что она весила не больше кошки. Как же я раньше не догадался… Дурак, еще и умилялся ее аппетиту и приятной пышности… А она таяла… как свеча на ветру.

— Господи, да что с тобой такое?.. — прошептал я.

— Тик-так!..

— Не отпущу…

Я крепко сжал ее в объятиях, вдыхая знакомый родной аромат и ощущая живую плоть, пытаясь удержать мгновение и стараясь не вглядываться в тень на стене. Собственную одинокую тень, обнимающую пустоту.

Мысли путались. Как? Почему? Ведь часовщик мертв! Убила его Хриз… Нет, она Любовь! Моя любовь… Я погладил ее по голове, цепенея на ветру от жуткого внутреннего холода. Надо успокоиться. Я что-нибудь придумаю.

— Пошли.

— Пусти!.. Улечу!.. Стрекозой улечу! Все равно не удержишь!..

Не слушая ее протестов, я повел Любу к спальне, самому теплому месту на этаже. Надо будет велеть воеводе, чтобы вардовый кузнец выковал решетки и поставил их на балкон. Как будто это могло удержать вторую тень, которая то появлялась, то пропадала из моих объятий.

Итак, что мне известно? Мастер Гральфильхе отбирал время у танцовщиц. Он мертв. Люба-Хриз его убила… Любохриз… Господи, какая ересь лезет в голову. Мое чудовище Любохриз… Куда делся демон часовщика? Если мои предположения верны, то безумица вобрала его в себя… Тогда что получается? Она сама у себя крадет время? Я пытался восстановить ту страшную картину жертвоприношения, которую хотел бы забыть навеки. Нет, сомнений не было. Часовщик умер, и его колдовство должно было умереть вместе с ним. Я нахмурился. А ведь часики Пихлер и часики других танцовщиц спешили… А браслет? Браслет, который часовщик сделал специально для Хриз! Она же его носила! Но больше не носит… ведь нет? Где он?

Я помнил, что велел Лу не просто переодеть вояжну, но и снять с нее все драгоценности, всю одежду, все, что могло напоминать ей о прошлом… чтобы она начала новую жизнь с чистого листа… Но вдруг Лу что-то оставила или недоглядела? Я тогда торопился выйти к свите, чтобы не вызвать лишних подозрений, поэтому просто исторг из груди безумицы символ и ушел… не проверил.

Вытье ветра осталось снаружи. Я закрыл окна и отпустил Любу.

— Раздевайся, — скомандовал я.

Она растерла запястье, алевшее от моей хватки, скривила губы и презрительно спросила:

— Что, Тиффано, сам будешь насиловать? Или дружков позовешь подсобить?