Элвин Гамильтон - Наследие джиннов

Чужеземец был прав. Слишком поздно ещё кого-то спасать.

Мы кинулись в пролом. Улицы были полны народу, местного и пришлого. Погонщики с ревущими верблюдами расталкивали толпу. Свалка, топот, отчаянные крики. Меня то затягивало в людской водоворот, то кидало в стену. Рука Жиня оторвалась от моей, и он мгновенно исчез в общей толчее.

Позади загремели выстрелы. Скинув на ходу женский халат и завязывая на голове куфию, я бросилась за угол, но споткнулась и упала. Чьи-то руки подняли меня, я оглянулась, встретив взгляд незнакомого мужчины, но поблагодарить не успела: толпа тут же оттеснила меня и понесла дальше по узким улочкам.

Городские ворота! При их виде сердце заколотилось, а ноги заработали быстрее, чем у буракки. Казалось, я сама превратилась в песчаный вихрь, стремясь как можно скорее вырваться на волю из каменной ловушки. Из горла вырвался радостный крик. Там — жизнь, здесь — смерть. Скорее, скорее!

Когда вокруг наконец раскинулся простор песков, я забыла обо всём: о своём страхе, о бомбе и даже о чужеземце. Ночная пустыня приняла людей в свои широкие объятия, возвращая порядок и спокойствие охваченной паникой толпе. Мы снова были у себя дома.

Ничего не оставалось, как уходить прямо сейчас. В темноте таится множество опасностей, но в окрестностях Фахали ещё страшнее. Тысячник Нагиб не настолько глуп, чтобы преследовать беглецов среди ночи, но с рассветом вышлет погоню непременно.

Ночной переход совсем не то что уютные посиделки в лагере у костра, когда за прибаутками, песнями и смехом не слышишь зловещих звуков из темноты, из глубины песков, из горных ущелий.

Люди Верблюжьего Колена брели, сгрудившись вокруг вьючных животных, слышалось звяканье сбруи и молитвенное бормотание. Покачиваясь в такт мерной поступи верблюда, масляная лампа бросала желтоватые блики на бледное, усталое лицо Ясмин. Маленькая сестрёнка спала, положив голову ей на плечо.

— Три часа до рассвета, — проронил Жинь, присматриваясь к звёздному небу.

Я кивнула, и он снова отстал, чтобы охранять караван сзади. Шли мы уже долго, и Фахали остался далеко позади. Ночь казалась бесконечной, а я себе — крошечной и незначительной.

Внезапно сбоку, совсем близко, донёсся шорох. Я застыла на месте и прислушалась. Потом медленно повернулась, вглядываясь в пески в тусклом свете луны и масляных ламп, подвешенных к сбруе тех немногих верблюдов, что удалось спасти.

Я успела разглядеть его за миг до того, как он прыгнул. Морщинистый шар вдруг выбросил из себя хищные когтистые лапы, чёрные перепончатые крылья развернулись вширь, страшная зубастая пасть распахнулась в яростном визге.

Мой револьвер был уже наготове. Грохнул выстрел, из каравана послышались испуганные крики.

Тяжёлая пуля угодила чудищу в живот, разворотив кишки. Умирающая тварь вновь издала пронзительный вопль, на который ответили из тьмы десятки таких же голосов.

Подоспевшая Ясмин перевернула изуродованное тело носком сапога. Караванщики наблюдали, оцепенев от ужаса.

— Это нетопырь, — кивнула принцесса кочевников.

Мне довелось видеть такого лишь однажды, в детстве, когда он заполз среди ночи в дом. К счастью, мать проснулась вовремя и успела схватить кухонный нож. Упырь так и не успел ни до кого добраться. Но в тот раз он был один. Здесь нас обложила целая стая.

Теперь я видела их лучше: трепещущие полотнища крыльев, чернее, чем сама тьма, заслоняли звёздное небо. Нетопыри питались не кровью и плотью, как гули, а человеческим страхом, и ядовитые зубы нужны были им лишь для первого укуса, чтобы погрузить жертву в кошмарный сон, от которого пробуждались немногие.

Я похлопала по карману с запасными патронами, обернулась к каравану и крикнула:

— Держитесь все ближе к свету!

Нетопыри не охотятся в дневное время, и, хотя огонь не заменит солнца, это всё же какая-то защита.

— Идём дальше, ничего страшного.

— Гуль! — выкрикнул вдруг Большой Оман.

Я развернулась и вскинула револьвер, ища глазами новую цель, и тут только поняла, что палец караванщика указывает на меня.

Моя куфия, повязанная в спешке во время бегства из Фахали, совсем размоталась, открыв лицо, и густые длинные волосы рассыпались по плечам.

Большой Оман уже спешил ко мне, но Жинь проворно заступил ему дорогу и угрожающим жестом вытянул растопыренную ладонь.

— Полегче, приятель!

— Это гуль! — повторил кочевник, сплёвывая в песок. Отталкивать чужеземца он не рискнул. — Он захватил женское тело, погляди сам!

— Нет! — усмехнулся Парвиз, подходя с фонарём и освещая моё лицо. — Это просто самозванка.

Я тяжело перевела дух.

— Вы сами виноваты! — Теперь хотя бы стало можно говорить своим голосом, а не мужским. — Кто бы меня иначе взял в караван? — А ещё можно ничего не бояться — и пускай сколько угодно хихикают и плюются!

Старушка Изра строго погрозила пальцем Жиню.

— Брат, говоришь? — Она окинула меня критическим взглядом. — А я-то, дура, уже подумывала выдать за него Ясмин! Могла бы догадаться: уж больно они спелись. Какой мужчина станет столько болтать с женщинами?

Парвиз тем временем продолжал задумчиво меня разглядывать, почти как при первом знакомстве в Массиле. И что во мне такого особенного? Паренёк с револьвером, разве что фигура немного другая, да и не то чтобы паренёк.

— По-вашему, я должен доверить безопасность каравана девчонке? — пробурчал он наконец.

— Ты забыл, кто спас нас всех от виселицы в Фахали? — фыркнула Ясмин, но отец прервал её властным жестом.

— Спасла, чтобы вытащить среди ночи в пески? — Он кивнул на вьющихся вокруг нетопырей и сплюнул в сердцах. — Вот сюда?

Два месяца доверял, а теперь… Я сжала кулаки от обиды.

Жинь обернулся к предводителю:

— Вы оказались здесь только из-за жадности, потому что цените деньги дороже собственной жизни! И теперь Амани с её меткостью — ваш единственный шанс остаться в живых.

Я перезарядила револьвер и защёлкнула барабан. Для женщины в песках оружие тоже единственный шанс.

— Повторяю: оставайтесь на свету и возьмите все в руки что-нибудь железное! Не бойтесь: мы стреляем хорошо. — Тем не менее я видела, что меня больше не слушают. Все смотрели на Парвиза.

— Делайте как она сказала! — буркнул он, помедлив, и подал знак двигаться дальше. Затем, повернувшись ко мне, добавил: — Если доживём до рассвета, заплачу вам, как условились.

Упыри нас опасались, но их подталкивал голод. Они избегали света, но взмывали в воздух и устремлялись вперёд, завидев малейшую тень. Тут же следовал выстрел, и ещё одно чудище, трепеща чёрными, как ночь, крыльями, падало на песок.

Стрелять приходилось почти вслепую, пока сжатое в комок на тёмном песке сморщенное тело не успевало развернуться и прыгнуть. Свет фонарей выхватывал их из мрака лишь в самое последнее мгновение. Чуть опоздаешь — и конец, но я ни разу не опоздала и ни разу не промахнулась.