Джеймз Стивенз - Горшок золота

Седая Женщина из Дун Гортина взяла из табакерки щепоть и заголосила по мужу:

– Был ты мне муж, а теперь ты мертв.

Мудрость – вот что убило тебя.

Слушал бы ты мудрость мою, а не свою, – был бы по-прежнему напастью моей, а я б оставалась счастлива.

Женщины сильнее мужчин – они не помирают от мудрости.

Они лучше мужчин, потому что не ищут мудрости.

Они мудрее мужчин, потому что знают меньше, а понимают больше.

Мудрые мужчины – воришки, они крадут мудрость у соседей.

Было у меня тысяча четыреста проклятий, припас мой невеликий, а ты обманом украл их и оставил меня порожней.

Украл мою мудрость, сломала она тебе шею.

Потеряла я свое знание, но сама-то жива, вою над твоим телом, а тебе то знание было невмочь, то мое малое знание.

Не выйдешь ты больше в сосновый бор поутру, не побродишь во тьме среди звезд. Не посидишь в печном углу в суровые ночи, не ляжешь в постель, не встанешь опять, не сделаешь ничего отныне и ввек.

Кто теперь соберет шишек, если огонь притухнет, кто назовет мое имя в пустынном доме, кто рассердится, если не кипит чайник?

Покинута я, одинешенька. Никакого мне знания, никакого мне мужа, и сказать-то мне больше нечего.

Тощей Женщине из Иниш Маграта она сказала учтиво:

– Будь у меня что получше – тебе бы предложила.

– Спасибо, – отозвалась Тощая Женщина, – вышло очень славно. Давай теперь я? Мой муж созерцает, и нам удастся допечь его.

– Не хлопочи, – ответила Седая, – я за пределами всякой радости, да и к тому же почтенная женщина.

– Нет и впрямь ничего превыше этой истины.

– Я всегда все делаю правильно и вовремя.

– Последней буду на белом свете, кто с этим поспорит, – прилетел душевный ответ.

– Вот и славно тогда, – произнесла Седая Женщина и принялась стаскивать с себя башмаки. Вышла на середку горницы и встала на носки.

– Приличная ты и почтенная, – проговорила Тощая Женщина из Иниш Маграта, после чего Седая Женщина принялась кружиться все быстрее и быстрее, пока не сделалась чистым пылом движения, и через три четверти часа (ибо очень крепка была) стала она замедляться, все более зримая, закачалась, а после упала подле супруга, и блаженство у нее на лице едва ль не превосходило мужнино.

Тощая Женщина из Иниш Маграта чмокнула деток и уложила их спать, следом похоронила двух покойников под подом очага, а затем с некоторым усилием отвлекла своего супруга от созерцаний. Когда стал он способен воспринимать обыденное, она изложила ему подробно все, что случилось, и сказала, что в этой несчастной скорби винить стоит лишь его одного. Он ответил:

– Яд производит противоядие. Конец сокрыт в начале. Все тела разрастаются вокруг скелета. Жизнь есть исподнее смерти. В постель не пойду.

В день, что последовал за этим печальным событием, Михал Мак Мурраху [8] Фамилию Murchadha (у Стивенза Murrachu), означающую «морской воин», англизируют многими разными способами – и Murrough (Мёрроу, Лейнстер), и Murphy (Мёрфи, Ольстер), и Murray (Мёрри). Фамилия Мёрфи – самая распространенная в Ирландии. , мелкий крестьянин, живший по соседству, возник средь сосен со свитыми бровями. На пороге сказал:

– С богом вам всем [9] Имеется в виду традиционное ирландское приветствие при входе в дом: «Dia anseo!» ( букв . «Бог здесь!») или «Dia sa teach!» ( букв . «Бог в дом!»). . – И с этими словами шагнул в дом.

Философ извлек трубку изо рта…

– И тебе с богом, – отозвался он и вернул трубку на место.

Михал Мак Мурраху выставил большой палец и согнул его…

– А второй где? – спросил Михал.

– А! – отозвался Философ.

– Может, где-то снаружи?

– И впрямь, может [10] Здесь и далее: Философ неспроста отвечает на задаваемые ему вопросы не односложно («да» или «нет»), а повторяя смысловой глагол, содержащийся в адресованном ему вопросе, – это особенность ирландского языка, которую запечатлевает Стивенз. , – степенно ответил Философ.

– Ну, неважно, – сказал посетитель, – у тебя запаса премудрости хватит на целую лавочку. Явился я сегодня спросить твоего почтенного совета о стиральной доске жены моей. Всего пару лет той доске, последний раз пользовалась ею, когда стирала мою воскресную рубашку и свою черную юбку с красными штучками на ней – знаешь такую?

– Не знаю, – изрек Философ.

– Ну, так или иначе, доски-то и нет; жена говорит, то ли дивные ее забрали, то ли Бесси Ханниган… Знаешь Бесси Ханниган? Баки у нее, как у козла, и нога увечная!..

– Не знаю, – изрек Философ.

– Да и пусть, – проговорил Михал Мак Мурраху. – Не брала она, потому что моя жена вчера залучила ее и два часа с нею болтала, пока я не перебрал у ней в доме все вещи до единой – не было там стиральной доски.

– И не должно было б, – изрек Философ.

– Может, тогда твоя милость подскажет человеку, где та доска?

– Может, и подскажу, – изрек Философ, – слушаешь?

– Слушаю, – ответил Михал Мак Мурраху.

Философ придвинул стул поближе к гостю так, что колени их притиснуло друг к другу. Положил тогда Философ обе руки на колени Михалу Мак Мурраху.

– Мытье – поразительный обычай, – изрек он. – Моют нас, когда приходим мы в этот мир и когда уходим из него, от первого мытья не получаем удовольствия, а от последнего – проку.

– Твоя правда, достопочтенный, – сказал Михал Мак Мурраху.

– Многие считают, что ка́танье, дополнительное к мытью, – только от привычки. Привычка же есть непрерывность действия, гнуснейшая штука, и избавиться от нее очень трудно. Поговорка дорогу найдет, где указ не указ, а промахи праотцев наших нам важнее пользы наших потомков.

– Ни слова не скажу поперек, достопочтенный, – отозвался Михал Мак Мурраху.

– Кошки – народ философский и вдумчивый, однако не признают они действенности ни воды, ни мыла, и все же кошек обычно считают племенем чистоплотным. Из всякого правила есть исключения, и я однажды видал кота, что стремился к воде и мылся ежедневно, – был он противоестественной тварью и издох в конце концов от оторопи. Дети едва ль не столь же мудры, как коты. Верно, что воду они применяют многими разными способами, – чтоб испортить скатерть или же фартук; наблюдал я и то, как они мажут лестницу мылом, являя сим действием понимание свойств субстанции.

– Чего б не быть такому и впрямь? – сказал Михал Мак Мурраху. – Найдется ль у тебя спичка, достопочтенный?

– Не найдется, – изрек Философ. – Воробьи, опять-таки, народ чрезвычайно прозорливый и разумный. Воду они применяют, дабы утолять жажду, однако же если запачкались, принимают они пыльную ванну и тотчас делаются чистые. Конечно, птиц нередко наблюдаем в воде, но они там ради рыбалки, а не ради мытья. Я зачастую мыслю себе, что рыбы суть публика грязная, коварная и неразумная – все из-за того, что они так подолгу сидят в воде, и было замечено, что, если вынуть их из той стихии, они тут же сдыхают от восторга, сбежав от своего затянувшегося мытья.