Карина Демина - Лиса в курятнике

— …Девок любит… согласия не спрашивает, но его братец всегда платит… охотник изрядный… сказывали, даже на медведя ходил. С рогатиной.

Медведю, стало быть, не повезло. А завтрашний противник Стрежницкого риск любит… это хорошо. Самоуверен… отпора никогда не получал.

А рыжую он навестит.

И Навойскому записочку передаст, пусть проверят этого самого Панчохина, который в мыловары полезть вздумал. С соседями побеседуют, но осторожно… очень осторожно… хорошо бы и сестер порасспросить, но рискованно… как знать, не передадут ли рыжей о внезапном этом интересе… хотя…

Сколько там средней?

Самое оно женихов искать…

— Стрелок отменный… как-то на спор комара на лету сбил.

Стрелок? Это кое-что объясняет… видать, рассчитывал, что Стрежницкий, хамства не выдержав, сам его вызовет и тогда за Боровецким сохранится право оружие выбирать. А все знали, что пистоли Стрежницкий не жалует. Причем почему-то полагали, будто исключительно от неумения ими пользоваться.

Впрочем, он никогда не пытался общество переубедить.

— И хвалиться изволил, что покажет всем, как надо наглецов осаживать… так что вы, барин, там не спешите… темная лошадка. — Михасик вытащил флягу и потряс. — И будь я проклят, если они только на умение этого… надеются. Тут иное что-то, грязное…

К слову, а почему рыжая сама до сих пор замуж не вышла?

Бесприданница?

И что с того? Зато при титуле и силе магической, обучена более-менее… пусть не дворянство, но купеческий люд такая невеста заинтересовала бы. Там цену хорошей крови знают, да и жену к делу приставить можно, сплошная выгода… ага, ухажер имеется, тоже, к слову, мыловар, и предложения делал, но всякий раз неудачно.

Любопытно.

— Не убивайте его, барин… — Михасик скинул маску, разом постарев. А он ведь и вправду немолод. Ладно Стрежницкий, его сила держит, а вот Михасик — человек обыкновенный, ко всему пережитое не добавило ему здоровья.

Вон морщины какие.

И за бок вновь держится, сам того не замечая: болят старые раны. И не только та, которая от пули, пометившей, связавшей их двоих. Сколько он после, выкарабкавшись на одном, почитай, упрямстве, по лесам лазил? Спали за земле. Ели… если везло, что-то да ели… и та павшая кобыла зимой восемнадцатого за счастье была. Стрежницкого держала ненависть, лютая, дикая, изуродовавшая — это он понимал распрекрасно — его, но все же дававшая силу. А Михасик… никогда-то ненавидеть не умел.

И порой уходил в лес, плакал, жалеючи и барина своего, и бунтовщиков, и…

— Не буду, — пообещал Стрежницкий.

Может, едино благодаря Михасику он сохранил хоть какое-то подобие человеческого обличья. Да и здравый смысл подсказывал: прав Михасик. Уж больно нелепа эта дуэль… и может статься, не так уж важно, кто в ней победит…

— А ты бы, — он папочку отложил, — и вправду женился, Михасик.

— За что, барин?! — притворно возопил он. — Пощадите! Я с долгами рассчитаюсь, вот вам крест…

— Я вам именьице отпишу… заживешь… детки народятся… детей ты любишь…

— Барин…

— Неужто никто не по нраву?

— Так… — Михасик руками развел. — Второй такой, как ваша матушка, не сыскать…

— Вот на ней и женись. — Стрежницкий усмехнулся.

— Барин!

— Брось. Я не слепой, вижу, как ты на нее смотришь. И она… старше тебя, но для магички это не возраст… хватит ей во вдовах ходить…

Вздохнул Михасик.

Отвернулся.

— Кто я…

— Мой кровник… и любить ее будешь. И беречь, как никто другой. Поверь, она это знает. А так… глядишь, и вправду детей заведете. Матушка и оттает… а то ж я неудачным получился. — Настроение было погано-меланхоличным, вот и позволил себе Стрежницкий предаться мечтам пустым.

— Ваша правда, барин, неудачный… видать, крепко вас тогда камнем приложило, — ответил Михасик. — Спать уже идите, а то ж вставать раненько…

И в этом имелась толика здравого смысла.

Снежка огляделась и, ткнув пальцем в доску, на которой продолжали возникать непотребные слова, сказала:

— Злой, злой…

— Ее убили, — сочла нужным уточнить Лизавета. Не то чтобы это играло такую уж важную роль, но… мало ли.

— Знаю. Она очень удивилась. — Снежка вновь склонила голову набок, прислушиваясь к чему-то. — Она думала, что ее нельзя убить… всех можно, а ее нельзя… а другая не думала. Она спешила любить. Плохо, когда кто-то спешит любить, а его убивают.

С данным утверждением сложно было не согласиться, но Лизавету заинтересовало другое.

— А та… другая… ты можешь ее позвать?

— Это нехорошо… у душ свой путь. Свяги собирают их на крылья, и потому крылья тяжелеют. Горе человеческое много весит. Матушка говорила, что порой перья становились будто из свинца отлитыми… но она терпела. Она не хотела уходить.

Голос дрогнул. И Лизавета, не удержавшись, коснулась бледной тонкой руки. А ладонь узкая, длинная, куда длиннее, чем у обыкновенного человека. И пальцы кажутся этакими палочками белыми.

— Спасибо… и твоя не хотела, но не удержалась на краю. Редко у кого получается.

И почудилось сочувствие.

Но Снежка вытянула руку и одним прикосновением пальца разрушила плетение. Вспыхнули буквы, пеплом осыпалась доска.

— Зачем?

— Что зачем? — не поняла Лизавета.

— Зачем ее звать?

— Затем, что, быть может, она видела, кто ее… убил. Погоди… если ты можешь, то лучше не здесь и не со мной… я просто… случайно здесь. — Любопытство любопытством, но ныне речь шла о вещах действительно важных. Если совершено второе убийство, то…

К кому обратиться?

Князь отбыл…

Стража?

Или…

Она ведь знает, где живет цесаревич. Мысль была совершенно безумной, но ночь, надо полагать, была вполне подходящим временем, чтобы творить безумства.

— Послушай, — Лизавета взяла Снежку за руку, — мы сейчас попробуем… добраться до одного человека. Не уверена, что у нас выйдет… к нему не так просто попасть…

Но у них получилось.

Не только свяги, оказывается, могли прокладывать дороги на изнанке мира. У полукровок тоже получалось неплохо.

Лешек, на свое счастье, не спал.

Перебирал бумаги, раздумывая, как бы повежливей отписаться почтенному купечеству из славного города Ейцка. Вот на кой ляд ему конная статуя, пусть и за счет горожан? Пусть лучше на пользу города деньги эти истратят, скажем, лечебницу подновят, помнится, совсем слабая там… или гимназию расширят. Матушка еще про женские курсы говорила, которые неплохо бы при каждом городе открыть, но это все пока мечты.

Еще ждали своей очереди с полтора десятка челобитных, которые секретари сочли стоящими высочайшего внимания. И проект школьной реформации, на котором настаивала та самая служба пропаганды. Мол, ныне в программе школьной уделяется непозволительно мало внимания вопросам этой самой пропаганды. А любовь к родине и вовсе не прививается.