Карина Демина - Лиса в курятнике

— Именно. Я, говоря по правде, не знаю, откуда взялась эта безумная идея. — Кульжицкая перебирала четки, и бусины беззвучно скользили по нити. — Не от меня… я внушала мысли о смирении… о долге… о том, что стоит обратить внимание на Вышняковских…

— Почему на них?

Кульжицкая пожала плечами, будто утомительно ей было объяснять кому-то вещи столь очевидные.

— Род старый, не растерявший крови и наследия, но несколько оскудевший. Вышняковские всегда были… плодовиты. А еще имели похвальную привычку выделять младшим родовую долю. С одной стороны, несомненно, их нынешнее влияние велико, в основном благодаря поддержке тех самых младших ветвей, которые исключительно формально считаются свободными родами…

А с этой точки зрения Димитрий политику не рассматривал. Впрочем, его извиняло, что политику он вовсе старался не затрагивать, здраво полагая, что недостаточно хорошо в ней разбирается. Имелись на то советники…

Вышняковские.

Были ли от них кандидатки?

Надо будет взять лист и посмотреть… подумать…

— С другой стороны, главная ветвь ослабела. Да и бунт изрядно подкосил их, не столько физически — наследников у них в достатке, сколько материально — их земли разорены.

Точно, владения Вышняковских располагались аккурат на южных землях, где бунтовщики погуляли от души.

— Виноградники сожжены, винодельни разрушены, не говоря уже о малых фабриках. И сколь я знаю, им пришлось изрядно сократить расходы. Старший подумывал о займе, но понимал, сколь это… опасное мероприятие. Я предложила ему иной вариант.

— Даже предложили?

Бег янтарных бусин ускорился, и стали они будто бы ярче. Димитрий моргнул, избавляясь от наваждения. Никак заговорить пытаются? Но служебный амулет остался прохладен, и если так…

Хотя что они знают о той, старой магии, которой ныне почти не осталось?

— Более того, мы заключили предварительное соглашение…

— А ваш сын…

— Не думаю, что он возражал бы. Его делам подобные связи пойдут на пользу…

— Ваша внучка…

— Я пыталась поговорить с ней, однако… скажем так, в ее голове прочно угнездилась мысль, что она сама способна устроить свое… будущее…

— И ваша договоренность…

— С Вышняковскими? Осталась в силе, естественно. Поверьте, я нашла бы способ воздействовать на внучку. А если не я, то мой сын и его супруга. Они сполна оценили бы партию…

Димитрий вынужден был согласиться. Пожалуй, союз этот и вправду был выгоден обеим сторонам.

— Более того, даже участие Гдынечки в этом нелепом конкурсе никоим образом не повлияло на Вышняковских… скажем так, если бы девочке удалось добраться до финала, это прибавило бы ей весу. Поэтому, сами понимаете, мне Гдыня нужна была живой.

— Вы…

— Вы бы не пришли сюда из-за несчастного случая… мой сын вам поверит, но не потому, что глуп. Скорее уж ему выгодней поверить и избавить себя от неудобных вопросов. Я же… лишь надеюсь, что смерть моей девочки не останется безнаказанной.

— Не останется, — пообещал Димитрий. — А вы…

— Я… что ж, мой сын еще в силе, как и его жена… думаю, мне будет несложно уговорить их еще на одного ребенка… девочку…

— Вы уверены…

— В старых родах свои тайны. Придется, конечно, потерпеть эту глупышку… впрочем, я пристрастна, она не глупа. Недостаточно образованна, напрочь лишена такта… — Кульжицкая замолчала, определенно раздумывая над чем-то важным. — Но… полагаю, и она сумеет оценить перспективу… Святозар прав… и был прав изначально… это все моя гордыня. Что ж, не ошибается тот, кто ничего не делает, а у меня есть еще шанс… и есть время.

Она поднялась, давая понять, что аудиенция окончена.

— А ваш брат…

— Полагаю, ждет нас. Будьте к нему снисходительны.

Некогда Святозар Бужев был, несомненно, видным мужчиной. Не то чтобы Димитрий помнил его, все ж он появился на свет уже после войны, а о мире, существовавшем до нее, знал исключительно с чужих слов. Однако ему легко было представить этого седого старика менее седым и облаченным в куда более подходящие его статусу одежды, нежели простая суконная сутана.

Правильные черты лица.

Скульптурный нос. Высокий лоб.

И искореженная щека. Кожа на ней растянута, ноздревата, рассечена мелкими шрамиками. И уголок рта оттого кажется поднятым, будто святой отец улыбается, и не просто так, но с издевочкой. Левый глаз смотрит спокойно, а правый затянуло бельмом.

— Предваряя ваш вопрос, — он коснулся двупалой рукой этого глаза, из которого сочился гной, — целители сумели сохранить глазное яблоко, но не вернуть зрение.

— Где вас так?

— Падынская пустошь.

О той битве Димитрий тоже слышал. Всякого.

Одни кричали о беззаветной храбрости полков, преданных его императорскому величеству, который только-только объявился этаким знаменем, объединившим разрозненные группы дворян. Другие шептались, что храбрость эта была наведенною, ибо не пойдет нормальный человек по искореженной магами земле. Третьи говорили про эту самую землю, которая то раскрывалась огненными рвами, проглатывая конные сотни, то вскипала, вздымалась гребнями. Про ледяной град, когда иглы пронизывали насквозь людей, несмотря на тулупы и амулеты. Про кровь и месиво. Про наступление, которое захлебывалось раз за разом: бунтовщикам отступать было некуда. И, осознавая свою судьбу, они сражались с какой-то дикой, первобытной яростью.

На Падынской пустоши и ныне трава не растет.

И поговаривают, что время от времени земля сама собой приходит в движение, выплевывая чьи-то кости, а порой и целые, сохранившиеся тела. Рассказывали о туманах, в которых доносятся голоса, о плакальщицах и выжрыгах, раскапывавших могилы, чтобы отыскать подходящее тело. О том, что время от времени в ближних селах появляется некто, называющий себя беглецом. Таких сразу жгли.

— Я командовал конницей… остатками конницы…

— Почему?

— Почему командовал? Больше некому. Я остался единственным, кто более-менее представлял, что нужно делать.

— Почему вы вообще присоединились к бунтовщикам?

Святозар двигался неловко, прижимая иссохшую правую руку к боку. И ступал этак бочком, останавливаясь после каждого шага. Впрочем, помогать ему Димитрий не собирался.

Долг требовал доложить.

Измена государю сроку давности не имеет, но…

Бужев ведь знает. И про долг, и про суд, и про петлю. Ему бы поплакаться, рассказать о том, как тяжко пришлось, что заставили его, вынудили. Это ведь просто. Поди-ка отыщи свидетелей обратного. А с раскаянием, глядишь, и минет петля. Ссылка же…

— Сложно сказать. — Святозар присел, но как-то неловко, бочком, задрал сутану и выставил кривую ногу, обмотанную тряпьем. — Не могу в обуви. Лучше б ее отрезали, право слово. Тогда нам казалось, что это наш шанс… отец… понимаете, сейчас, оглядываясь назад, я прекрасно осознаю, насколько мы были… тщеславны и не особо умны. А планы… смех… он говорил, что ни один бунт не продлится долго. Что народу нужен государь, правитель, кто-то конкретный, чей лик можно узреть в присутственном месте, кому можно написать челобитную, искренне веря, будто государь самолично ее прочтет и совершит справедливость.