Карина Демина - Лиса в курятнике

— Он собирался занять трон?

— Он полагал, что у него будут неплохие шансы. Кто стоял во главе? Вчерашние крестьяне, не способные сложить два и два? Идеалисты-интеллигенты, слабо представлявшие, что есть власть? Они хороши были, выступая перед толпами, но в остальном… анархисты или народники… меньшевики… кто там еще? Созданное ими правительство только и способно было, что делить хлебные склады. Прости меня, Господи. — Он осенил себя крестным знамением. — Но даже оборону Арсинора организовывали мы, те, кто прежде стоял у власти. Думаете, отец был один? Просто у него хватило дурости открыто заявить о поддержке мятежа, войти в это треклятое правительство в надежде, что рано или поздно, но он просто подомнет его. А там уже…

Как ни странно, но у них могло бы получиться.

Род древний.

И как знать, возможно, в отсутствие иной альтернативы и проклятая шапка Мономаха отозвалась бы. А нет… что ж, найдутся и иные способы удержать власть.

— Сперва все шло, как должно.

Как должно?

Голод на Приморье. И захват оружейных заводов Тали. Ербург, куда отвезли семью отрекшегося государя. И вой во всех газетах о суде и трибунале…

Свобода, местами выплеснувшаяся в анархию.

— Я тогда мало понимал, что происходит. Мы были в городе, а там удалось сохранить порядок. Во многом благодаря полкам Красницкого…

Который застрелился, когда к столице подошли войска его величества, и во многом благодаря этой смерти, изрядно ударившей по бунтовщикам, город удалось взять малой кровью.

— Он сам происходил из простых людей, и, сколь понимаете, несмотря на все таланты, в армии его недолюбливали. Офицеры, — счел нужным уточнить Святозар. — Солдаты же, напротив, его боготворили. Пожалуй, пожелай он занять трон, он бы его занял. Но он искренне полагал, что служит народу, что действует во благо ему. Знаете, умнейший человек, но в то же время до невозможности наивный. Что ж… неважно, главное, я, и не только я, видел, что изменилось не много. Продуктовые карточки? Это справедливо, зато голода нет, а в остальном… присутственные места открыты. Почта работает. Телеграф тоже. Газеты выходят. Правда, читать их почти невозможно, ибо во всех пишут одно и то же, но они ведь выходят. Кого-то там арестовывают, но это же, право слово, такие мелочи… о расстрелах не писали. Не желали пугать людей.

Надо полагать, не только о них.

Димитрий начинал с архивов, куда сперва свозилось все: что пухлые папочки, в которых скрывались листы гербовой бумаги, щедро усыпанные печатями, что огрызки бумаг, писанные зачастую на коленке и с ошибками. На иных, выцветших, и вовсе сложно было разобрать.

Чрезвычайный комитет в лице…

Постановил…

Расстрелять… повесить… во имя революции…

Этих корявых самописных бумажек было куда больше. А Димитрий крепко подозревал, что до архива добралась едва ль пятая часть. Их осажденные, осознав, что революция захлебнулась кровью и яростью, сжигали, как сжигали и списки своих, а заодно убирались и люди, которые знали слишком много.

— Уже после, когда объявился Александр, взбунтовался восток. Восстали северные порты, заслышав про появление нового царя-батюшки. Отец нас отослал. Он еще верил, что все наладится. Кто там объявился? Царь ли, самозванец… неважно, главное было — успеть вовремя. И будь один, успел бы… да, мы бы лишились и хлебных восточных провинций, и северных мануфактур. Возможно, остались бы без выхода к морю, но сохранили бы новый порядок. Он сумел бы… хотелось бы думать.

Нога Святозара подергивалась, а из слепого глаза сочился гной.

— Только… правительство решило иначе. Они были слишком жадны, не желали терять земли, которые полагали своими. И идеалистичны. Верили, что их идеи захватят мир, что вот-вот революция вспыхнет у саксов или норманнов, что все угнетенные поднимутся в едином порыве… отцу дали войска, но не слишком много. Веры не хватало, чтобы остаться без защиты.

— И вы…

— Вышли за пределы города… впервые за те три года, что шла Гражданская война. Мы… сперва шли по землям, которые условно можно было считать нашими. Усмиренные. Проникнувшиеся идеями революции или, вернее, опасающиеся что-то высказывать против оной. Там хорошо поработали идеологи…

— Которые с револьверами?

— И эти тоже… знаете, я впервые увидел повешенного именно там, на окраине маленькой деревеньки, не помню, как она называлась. Не поймите превратно, мне случалось видеть смерть. И воевать приходилось, я все же боевой маг… был.

А теперь жалкое подобие самого себя?

— Но это другое… а там… ветка березы и покойник, над которым потрудились вороны. И жена покойника, что бродила за оградой деревни, а ее не пускали. Родственники и те отреклись, потому что боялись. Кинешь кусок хлеба из жалости, и мигом донесут, что сочувствуешь врагам революции… не скажу, что меня это как-то слишком впечатлило. Брат вот… он ее зарубил.

— Из жалости?

— Возможно. Я… не берусь сказать. Он всегда был несколько более отрешен от мира, чем я. Потом были и другие… покойники или изгнанные, живущие в лесных норах, питающиеся корой. Были расстрелянные. И я сам командовал отрядами зачистки. Были партизаны. Были… кровь была. В какой-то момент я понял, что потерялся… мы убивали. Убивали нас. Я перестал различать, кто передо мной. Мужчина с оружием, или женщина, или ребенок, или старик. Однажды такой старик напоил разъезд квасом на ягодах черноглазника. Четверо ушли сразу, трое еще мучились… Почему? Всю его семью сожгли живьем… заперли и сожгли… не пощадили даже младенчиков. За что? Прятали хлеб, а кто-то донес…

А жениться Лешеку надобно.

И детей всенепременно. Наследников, и чтоб не меньше четырех, чтоб и шанса не было, что этот кошмар повторится. А уж об остальном Димитрий позаботится.

— Мы его повесили на сосне и живот вспороли, а он хохотал… говорил, что бесы идут по наши души, что сам он стал бесом, что вся страна ныне стала бесовской. Тогда мне начали сниться кошмары. Приходили… все те, кого я, казалось, не помнил. Спрашивали, получил ли я корону, которой так желал… а меж тем мы отступали. Теряли людей, силы… многие сбегали, поняв, что это конец. Отец… было бы куда, не сомневаюсь, и он бы сбежал. Только вот… за границу? Так до нее добраться еще надо. Да и там что делать? Он… полагаю, он понимал, чем все закончится. Я тоже…

Святозар замолчал, неловко провел пальцами по лицу и пожаловался:

— Не ощущаю почти… я взял на себя конницу. Нам бы поторговаться, глядишь, и удалось бы чего получить, но остались лишь те, на ком было слишком много крови, чтобы надеяться на прощение, или те, кто был фанатично предан идее. Я возглавил атаку. Я понимал, что мы все там обречены, что рано или поздно… Силы объединенных армий Гришаева и Вышняты превосходили нас на голову. Маги, артиллерия… огненные установки… а мы… я и пара недоучек…