Карина Демина - Лиса в курятнике

— И мусор… отчего у вас тут беспорядок такой? — строго поинтересовалась она.

Димитрий пристроился следом.

— Неужели и дома такой был?

— Так то… мы… туточки… чего оно тут? А мы так… мы ж не знали…

Источник, некогда полноценный родник, выведенный сквозь каменную толщу к корням старого дуба, был чист и воду давал студеную, сладкую. Однако дерево почти погибло. Темная кора его отслаивалась кусками, а в трещинах виднелось гниловатое нутро. Редкие листья еще держались, слабо дрожа, но чувствовалось — и до осени не дотянут.

Каменное ложе разбили.

Вороны и лисы раскопали ямины, и вода текла, мешаясь с глинистою мертвою землей.

— Эх… хоть тут почистить могли бы, — вздохнула рыжая, опускаясь на корточки. Ботинки ее почти утонули в грязи, но она будто и не обратила внимания. — Мало ли где жить выпало… нельзя ж в таком беспорядке.

И бабищи загомонили, заголосили, выясняя, кто из них больше порядку желал и почему руки не дошли навести…

— Идите уже, — устало произнесла она. — Помогите… стыд… вы ж не свиньи, вы люди… и живите по-людски… тут или где еще… денег нет, так ведь мусор-то… мусор прибрать можно или здесь…

Она махнула рукой и повторила:

— Идите… помогите там.

— А…

— А я тут попытаюсь…

Вода была ледяной. Она хватала за пальцы и жаловалась, жаловалась. Лизавета слышала голос ее, как слышала и боль земли.

— Сейчас, — она погладила гладкую кору дуба, — сейчас помогу…

Если сил хватит.

Она закрыла глаза, настраиваясь… магия… магия — это придумки глухих людей, которые не способны слышать мир, так ей говорила Едэйне Заячья Лапа, которая лицензированным магом не была, да и вовсе читать не умела, во всяком случае книги, но вот во всех окрестных селениях знали: Едэйне способна мир исправить.

Как?

А обыкновенно.

Сядет она у костра, прямо на голую землю, и холода не ощутит, разве что круглые пятки порозовеют слегка. А она положит на колени белый бубен и задумчиво, легонько коснется его пальцами.

Задрожит тогда мир.

А Едэйне заведет заунывную песню свою. Она будет петь долго, ибо только так можно дозваться до духов, упросить тех о милости…

Духи упрямы.

У Лизаветы нет бубна.

Хотя…

Он ведь тоже на самом деле не нужен. Едэйне говорила, что Лизавета хоть и не из ненегов, но по своей особой крови способна слышать. Она учила сидеть на голой земле, отрешаясь от холода, жевать сухие листья и пить сырую кровь. И матушка злилась, потому что ни в одной классической школе подобными глупостями не занимались.

Классическая школа требовала прямых воздействий.

И Лизавета могла бы помочь дереву.

Влить силу.

Исправить сосуды. Зарастить раны. Выжечь заразу, которая грызет дуб изнутри. Исправить корневую, позволив корням уйти глубже, где земля чище, а вода не отравлена. Она бы нарастила листовую массу, и, быть может, дерево простояло бы еще не один десяток лет, но…

Этого мало, чтобы исправить мир.

И она сняла ботинки.

Чулки бы еще, но…

Опуститься на землю. Юбка измажется, да и само платье… вид у нее будет неподобающий, но мир… мир просит о помощи, теперь Лизавета распрекрасно слышит его. Она протянула руку, и в нее упал кусок дубовой коры. Пойдет… еще бы… конечно, острый камешек черканул по ладони, и кровь окропила кору.

Так будет лучше.

Едэйне Заячья Лапа говорила, будто кровь — это узы мира…

Всего-то надо, что Лизавете слушать себя.

И тронуть кусок коры пальцами. Показалось — загудел низко и тревожно, и звук этот отозвался в ткани мироздания.

Духи предков…

Каких?

Маму она знает… отца… бабушку со стороны матери? Ее бесполезно просить, она не снизойдет, а вот родичи отца умерли рано, но…

Она будет играть на несуществующем бубне, все ж кусок коры — это не то. Но Едэйне говорила, что главное, чтобы песня шла от сердца, и тогда, быть может, ее услышат.

Лизавета расскажет о месте, которое испортили люди. Они пытаются исправить все. Лизавета слышит и голос огня, сжирающего мусор, и вздохи ветра, который норовит разодрать ядовитый дым. До нее доносится эхо биения многих сердец, а еще Лизавета видит и боль, и отчаяние, и надежду.

Зависть.

Злость.

Страх.

Сколько всего… но это не то, ей надобно исправить землю. Позвать траву. Ну же, семена спят глубоко в земле, но Лизавета разбудит их, если не солгала Едэйне Заячья Лапа и в ней, обыкновенной, действительно есть капля той особой силы, которую мир услышит.

Не солгала.

Она, прожившая множество зим и сама не единожды мир правившая, попросту не умела лгать. Стало быть, получится дотянуться… попросить. Пусть набухнут семена, пусть проклюнутся полупрозрачные корешки, а Лизавета даст им силы.

Силы у мира много.

Она возьмет крупицу в другом месте и…

Правильно.

Травы поднимутся, а…

Димитрий смотрел.

Сперва ему показалось, что рыжая окончательно утратила рассудок. Снимать обувь? Садиться в грязь? И еще так… странно… она содрала кусок коры с полумертвого дерева, а после, разрезав себе руку, щедро полила кору и юбку кровью.

Потом же…

Застыла?

Или…

Ее пальцы шевелились, а глаза смотрели куда-то… вовне? Димитрий, осмелившись, подошел вплотную и заглянул в них. Расплывшиеся зрачки и… ощущение силы, которая закручивается над головой этого бестолкового существа.

Разве ж можно входить в транс, не позаботившись об охране?

А вдруг кто… амулет амулетом, защита защитой, но здравый смысл-то куда подевался?

Рыжая же творила… что? Эта сила была слишком иной, чтобы понять. Димитрий просто чувствовал, как она кружит, вьюжит, то расплывается, то вдруг собирается в хрупком человеческом теле. В какой-то момент он и сам стал частью ее, потерялся, потому как, открыв глаза — а почудилось, лишь на мгновенье закрыл, — увидел траву.

Она пробивалась сквозь вытоптанную землю.

И сквозь мусорные кучи.

Она разрасталась, зелеными пятнами, густым ковром погребая под собою все, до чего еще не дотянулось пламя. И дерево заскрипело, закачалось, сбрасывая клочья гнилой коры, будто змея старую кожу. Оно, это дерево, помнило себя иным и теперь возвращало себе прошлое.

Да быть такого не может!

У нее силы не хватило бы.

Все признавали, что рыжая — талантливый маг, однако же силы невеликой, здесь же…

Димитрий огляделся: зеленый ковер добрался до огненных столпов, и пламя присело, а после, к превеликому удивлению Таровицкой, вовсе погасло. Она взмахнула было руками, явно выругалась, однако…

Зелень затянула еще горячие проплешины.

И было в этом что-то сродни слегка безумному чуду. Только… в какой-то момент все вдруг остановилось, а рыжая, открыв глаза, посмотрела на Димитрия и с немалым удивлением произнесла: