Андрей Вольмарко - После дождя (СИ)

— Идти… Ик… Дальше! — решительно пробормотал он, идя вперёд. Боги, как же хорошо, что люди придумали столько хрени… Ну… Которой можно залиться! Водка, дешёвая и отвратительная на вкус, действовала получше всяких лекарств и времени.

Тоски по другу как ни бывало.

И Мурмин испытывал за это вину.

«А какие были последние слова, которые я ему сказал?»- пытался вспомнить он, отклоняясь по мостовой поближе к стене. — «Я сказал ему, что он — последний мудак, которому нужно измениться. Я снова ошибся, он снова оказался прав. Он изменил целый город на пару дней, а я не могу изменить ничего даже в собственной жизни…»

На улице становилось оживлённее. Прошла мимо хохочущая парочка. Вслед за ними прошмыгнул карманник. Сурового вида человек последовал за ним, поблёскивая медальоном. Младший юстициар, наверное. Вот прошла группка сонных рабочих. Ещё одна.

Такие разные люди, а все смотрят на него одинаково неодобрительно. Со смесью презрения и жалости.

«Сволочные лицемеры! Каждый из вас, рано или поздно, был на моём месте!»

Впрочем… Разве они виноваты в том? Они не понимают презрения со стороны стражи и юстициаров и реагируют на него так, как стоит реагировать на всякое презрение.

Все прихвостни Эрнеста считают их лишь источником проблем, мешающим и мнящим себя главным звеном в цепи порядка. Но разве не для них, не для горожан они должны работать?

— В моё время стража охраняла город от таких, как ты, — фыркнул проходящий мимо старик в богатых одеждах и сплюнул.

Мурмин вновь нахмурился, попытался возразить, но лишь громогласно рыгнул.

Что ж, он пытался. Но жители этого квартала — не такие люди, с которыми он привык иметь дело.

Эти лишь стремятся увидеть, где же он нарушил их права, чтобы потом написать на него жалобу. Проклятые толстосумы… В этом квартале нет никого хорошего, абсолютно никого. Абсолютно…

А потому не стоит их трогать. Особенно здесь, в Торговом Квартале. Запомнят и донесут в Дом Справедливости. Это не бедняки, которые начинают при виде его кланяться и выказывать уважение. Не работяги, ради безопасности которых он работает.

Он поднял глаза, стараясь в утренних сумерках найти хоть что- то знакомое.

И, со смесью ужаса и радости, узнал. Узкая улица, дома на которой были увиты плющом, приветственно смотрела на него. А один смотрел особо приветливо. Будто бы подмигивая почему- то горящим светом в окнах.

Неужели она не спит?.. В такой- то час?

Мурмин, сам не понимая, почему, направился к двери лекарской лавки, название которой давным- давно стёрлось.

Бух. Бух. Бух. Дверь задрожала под ударами.

Зачем он это делает?

Да затем, что он дурак. Мрачноглаз всегда это говорил.

— Эвет, отойди от двери! — раздался строгий крик с паническими нотками, а следом послышались шаги.

Дверь открылась, и перед занёсшим в очередной раз руку Мурмином предстала Каэрта. Из- за неё, цепляясь маленькими ручками за платье, выглядывал какой- то мальчишка.

— М…Мурмин? — бедняжка стояла, опираясь на дверь одной рукой. Красные, мокрые глаза с удивлением смотрели на нидринга.

А всё лицо залито слезами.

— К… — он икнул, страшно смутившись. Твою мать! Икать! Перед этим совершенным существом! Дурак, дурак, дурак! — Каэрта…

— Чего тебе надо, Мурмин? — в её голосе не было ничего, кроме усталости и просьбы уходить. Губы и подбородок лекарши подрагивали, и лицо в жёлтом свете фонаря блестело от слёз. Она быстро утёрла их.

— Я… — а зачем он пришёл сюда? Он ведь даже не хотел заходить к ней. Он шёл куда- то! Куда?

«Да никуда…»

— Если ты думаешь, — она всхлипнула и опустила голову. — Если ты думаешь, что его смерть что- то изменит, то ты ошибаешься! Эвет, иди поиграй, пока я тут поговорю с … Гостем.

— А кто это, госпожа Каэрта? — поинтересовался мальчишка, без интереса рассматривая нидринга. Откуда он здесь, этот мальчишка?..

Каэрта всхлипнула и попыталась стереть слёзы.

— Друг твоего отца, — с презрением выплюнула она.

Мурмин почувствовал, как его сердце проваливается куда- то, а вместе с ним — и его мозг.

— Э- э… — только и смог проговорил он, обдав Каэрту винными парами. Он хотел что- то сказать ей! Нужные слова почти всплывали, но затем вновь уходили на дно. — Я… Э- э… Сын, да? — нелепо спросил он, чувствуя, что краснеет.

— Да, сын, — он всхлипнула и посмотрела на мальчишку. — Беги, Эвет, всё в порядке.

Эвет, пожав плечами с немым недоумением, поспешил вглубь дома. А Каэрта тут же перевела взгляд на Мурмина.

Злой, обиженный, ненавидящий взгляд.

— Чего тебе здесь надо, Мурмин? — шмыгнула она носом.

— Я не знаю… — тихо проговорил нидринг в бороду, чувствуя, как от бессилия хочется расплакаться. — Ты… Часто плачешь? Скучаешь по нему?

Лекарша замерла на миг, а затем, жалобно хныкнув, попыталась придать лицу презрительно- равнодушный вид:

— Это не твоё дело!

Ему стало обидно. Горечь обжигала нутро похлеще всякой водки, но оставляла тянущую боль в груди. Нидринг возмущённо задохнулся, прислонившись плечом к двери.

Одной его части хотелось задушить её прямо здесь. За то, как она вела себя с ним. За ту власть, которую она над ним имела. За то, что отнимала у него друга в те дни, когда он нуждался в нём.

А другой его части хотелось поцеловать её. Обнять. Прижать и не отпускать.

— Я… Я пришёл помочь! — выпалил он, чувствуя, как уши краснеют.

Глаза лекарши округлились.

— Помочь?! — прошипела она, и её губы задрожали. — Помочь?! Надо было помочь ему там, в таверне, безмозглый пьяница! Никто ему не помог! Никто! Он… — она вновь зашлась рыданиями, и кто- то из прохожих смерил её подозрительным взглядом. — Он сломался, а никого не было рядом! Он не говорил мне, но ты! Тебе он всё говорил! Всё! Всегда! Как ты не видел?!

— Я… — попытался заговорить он, но она продолжила:

— Играл в свои детские обиды, да?! А в итоге я узнаю от какой- то девушки, что у него на самом деле было на душе!

Мурмин потупился. Чтобы не заплакать, ему пришлось закусить губу.

Пока Каэрта приглушённо плакала, он смаковал боль и вкус собственной крови во рту.

Это меньшее, что он заслужил. Это даже не плата. Это ничто. Он обязан… Обязан…

Крепкая, жилистая и покрытая мускулами рука осторожно протянулась, пытаясь обнять Каэрту. Утешить. Успокоить. Дать ей…

— Убери свои грязные руки! — взвизгнула она, отходя на шаг. За что, милая, за что?.. — Я всегда знала, что у тебя одно на уме! Думаешь, когда Баэльта не стало… — подавив новые рыдания, она продолжила. — Думаешь, теперь я просто отдамся тебе, а?! Думаешь, меня некому защищать?!

— Что? — растерянно пробурчал Мурмин. К чему это она? — Нет, не…

— Я могу себя защитить!

Только тут Мурмин заметил, что в её руке покачивался нож. Большой кухонный нож, которым принято разделывать мясо. Он казался огромным и чужеродным в миниатюрных ручках лекарши.