Мария Семенова - Братья

Лишень-Раз на предупреждение не расщедрился. Не его это была вера — предупреждать. Гусли вскрикнули смертным криком. Ялмак выдернул их у Крыла. Сломает? Вон выбросит из шатра? Гусляр метнул руки за ускользающей снастью…

Да по ним углом корытца и получил.

Летень уже взвился с места, уже перескочил скатерть, уже стоял над Крылом. Тот скорчился на коленях, уткнувшись лбом в войлоки. Всё на свете забыв, прижимал к груди левую пясть.

На бесчинного гостя запоздало бросились рынды, охранявшие воеводу. Кто стерпит, когда стол в доме сквернят! Подоспели и отроки, сторожившие у двери. Только против могучего витязя ничего не смогли. Вчетвером налетели, вчетвером и отхлынули. Кто-то поскользнулся на блюде, покоившем роскошного окуня. Брызги по стенам!

Едва не досталось и Оскремёту. Однако плох воин, что не заметит мирно воздетой руки. Летень был воином очень хорошим. У самого набухала в волосах шишка, но с кулаков капала чужая кровь. Седоусый боярин помог ему поднять на ноги гусляра, повёл мимо плюющих зубы телохранителей, мимо сбежавшихся ялмаковичей, свирепых, рвущихся к мести. Прочь, прочь…

Ялмак не двинулся с места. Усмирил своих одним взглядом. И сидел, угрюмо следя, как бывший друг почти на плече уносит поникшего гусляра…

Всякий раз, когда на Зелёном Ожерелье ставила знамя дружина, а кощеи, помалу сползавшиеся с украин Андархайны, начинали сбиваться в поезд для долгого кочевья на север, выскирегская торговщина потирала руки. Быть барышу!

Сперва оживлялся Ближний исад. Сюда выходили те, кто загодя готовил на продажу дорожный припас, но побаивался чужаков. Барышники скопом забирали вяленую рыбу, дрова, тёплую мякоть — и торопились за пределы города, на Дорожное поле. В такие дни там шумел Дальний исад.

К разбитой челюсти островов несли свой товар и смелые горожане, уверенные, что слухи о бесчинствах кощеев распускают сами барышники.

Чем дальше от жилых круч Выскирега, тем крепче делался под ногами снег. В людском ручье щепками плыли двое мальчишек, одетых, может быть, чуточку приличней уличной босоты. Через прежнюю бухту, мимо срединного островка, где в крепостце былой мытни устроила свою бутырку расправа.

У невысоких стен по двое, по трое расхаживали стражники. Блестели железки копий, свободные от нагалищ. Вот вышел сам Гайдияр. С тяжёлым боевым шлемом на руке, в серебряной чешуе дощатой брони…

— Встал порядчик утром рано, — пробормотал Ознобиша. — Вынул стрелку из колчана…

Это он сочинил уже давно. Хотел сложить продолжение, в котором жадный порядчик нацеливал бы стрелу на исад: чей лоток поразит, там, стало быть, и кормиться. Дальше первых строк дело не пошло. Задор кончился, отбежало наитие.

К царевичу подоспел запыхавшийся отрок. Стал тыкать рукой в сторону Зелёного Ожерелья, заполошно что-то рассказывать.

— Любят покрасоваться… — проворчал внизу мужской голос.

— Не болтай! — зашипели справа и слева. — То заступники наши!

— Без храброго царевича городу не житьё!

— Ему нынче в оба глаза присматривать.

— Тревожится Гайдияр…

— С одной дружиной хлопот полон рот, а тут две сразу!

— Охти, дело небывалое…

— Чем плохо? Большой поезд поведут, расторгуемся.

— А завтра эти камбалы косые двойной оброк возвестят, — не унимался роптуша. — И так жрут, как не в себя!

Бабы кое-как угомонили недовольника, повлекли дальше.

Младший мальчонка цепко схватил за руку старшего:

— Дома сядем, сразу дяде Сеггару весть пошлём…

— Знающие купцы, — вдумчиво проговорил Ознобиша, — доносят, будто в счастливом Шегардае живут старинным обычаем. Кончане, крепкие сыновьями, посылают их обходить улицы. И этого довольно для поддержания в Озёрном городе кротости.

Эльбиз даже остановилась:

— Ты зачем всему прекословишь, что ни скажу?

— Я? — удивился Ознобиша. — Прекословлю?

— Тебя слушать, дяде Сеггару с братьями при нас и места не будет!

Это была злая неправда. Ознобиша упёрся:

— Я такого не говорил. Увидел порядчиков, вот и вспомнил, как шегардайцы город покоят. А про домашнее войско я тебе ни словом не возражал.

Советник и царевна давно стали неразлучны. Эрелис прекратил вылазки, оплаченные безвинной кровью Сибира. Сколько ни утешал его великан, наследник был непреклонен. «Лебедь пусть вылетает волюшкой подышать, пока брачным полотенцем крыльев не спутали. Ты, Мартхе, язык и нож наточи, чтоб с нею ходить. А я заслон держать буду…»

— Это правда, что Лишень-Раз у Неуступа прежде подвоеводой был?

— Правда. Вместе ходили. Потом дядя Сеггар выгнал его.

— Почему?

— Дядя Сеггар стоит на том, что воитель — мирянам защитник.

— А Ялмак?

— Он к завоеваниям опоздал, когда города грабили. Ему меч нужен золото высекать. Кичится, что богаче нас живёт! А славу перенять — руки коротки!

Сегодня Эльбиз была на себя не похожа. Спотыкалась на гладком тору, огрызалась по пустякам. Сколько бегала к глядному окну наверху, высматривала родное знамя вдали… — а узнала о появлении дружины самым обидным образом, на исаде, от мезоньки по имени Кобчик.

Братец Аро с Ознобишей еле отговорили её от немедленного побега за Ожерелье. Пока спорили, над островами было замечено второе знамя. Напротив Поморника поднялась Щука.

Когда объявили торг и народ потянулся на Дальний исад, Эльбиз впору сделалось запирать. Впрочем, Ознобиша драных рукавиц не поставил бы в кон за то, что царевну удержит даже замо́к. Воевода Сеггар прислал Невлину грамотку. Испрашивал встречи с царятами. Эрелису про то вчера вечером донёс Серьга, узнавший от всеведущих слуг. Мыслимо ли ждать позволения, мыслимо ли покориться отказу! Очень, кстати, возможному. С Невлина станется воспретить наглядышам выход даже в «Сорочье гнездо», и даже с охраной. А дружину кто ж пустит дальше кружала?..

Да ещё когда их возле города сразу две!

Эльбиз кусала губы, держась за руку Ознобиши. Тянула шею, заглядывала вперёд. Бегом помчалась бы, да нельзя.

Недовольный дядька, сопровождаемый двумя бабами, тянул санки с товаром. Сразу видно — семья была опытна в кощейской торговле. Оснастили короб с одного боку полозьями, с другого — парой колёс. Как удобней, так и вези. Доехал, ставь на попа́, отворяй крышку, покупщиков зазывай!

— Рыба онамедни уходила почём?

— По три денежки.

— А головы? За мешок?

— По две полушки.

— А верно бают, что у Дюдени с Затыльной гряды один мешок взрезали, глядь, с испода льду ради тяжести наморожено? И будто палками бились до синяков?

— Какое палками! В топоры кинулись.

— Ох, кощеи лютые… И что?

— А то, что гайдияровичи, хвала им, не попустили крови пролиться.

— Эй, мезонька! — это относилось уже к царевне Эльбиз. — Отрыщь-ка подалее! Нам возле нашего товара чужие пальцы не надобны!