Мария Семенова - Братья

Теперь он видел, что девчонки не были одинаковыми. Две — светлы волосом. У третьей выбивалась из гладкого убора непокорливая вороная пружинка. Скваре даже померещился румянец на нежных щеках. И — улыбка, еле заметная.

Кажется, Инберн собрался прекратить досадную песню, но Ветер едва заметно покачал головой. Он всё-таки решил довериться ученику, и ему не пришлось об этом жалеть. Заплёванный побирушка вдруг выпрямился юным воином, не по годам суровым и строгим.

Когда Сквару уже выставили вон и волостели остались в своём кругу — прекрасно обученные девки были не в счёт, — госпожа Айге положила ногу на ногу, взяла кусочек пирога. Макнула в любимую подливу.

— Вот, значит, за кого просил ничтожный Галуха, — сказала она. — Правду молвить, не думала я, что эта пыль отважится донимать одного из нас просьбами. И уж тебя, Ветер, в особенности.

Котляр пожал плечами.

— Отважился тем не менее, — проговорил он. — Да ещё слова какие подобрал, слышала бы ты, сестра! Из других, сказал, надо таской вымучивать, а этот поёт, как чижик на ветке. Куда его воином гоить, он от Владычицы гудить взыскан!

Айге сдержанно рассмеялась, покачала головой:

— И что ты ему ответил, брат?

— Я ему велел складывать сундук и убираться подобру-поздорову. Остальным он уже преподал необходимое, а больше им вряд ли понадобится.

— У твоего подкрылыша выговор правобережника, — заметила Айге.

— А он и есть дикомыт. Я его в Житой Росточи взял.

— Владычица вправду коснулась паренька, тут Галуха не ошибся, — кивнула Айге. — А сам ты не пожалел, брат, что взял дикомыта? Получится из него воин?

Ветер ответил со спокойной гордостью:

— Ещё какой!

Айге вновь кивнула, дескать, посмотрим. Улыбнулась Инберну:

— Славным угощением ты нас почтил, высокостепенный державец! У тебя, верно, тоже наглядочек подрастает на смену?

В спальный чертог Сквара ввалился на неверных ногах, как раз после того, как на пол рухнули очередные два топчана. Под крики и ругань он нашарил свой, уцелевший, забрался под одеяло. Ознобиши рядом не было, но Скваре даже не хотелось шептаться. Скорее бы свернуться клубком, уронить голову в пахнущую пёсьей шерстью мякоть подушки… вообразить красный осенний лес… брата Светела, бегущего по тропинке…

Когда всё успокоилось, зазвучал голос Хотёна.

— Одну ножку вперёд, другую назад, — завистливо рассказывал гнездарь. — Садятся так и ещё на стороны припадают…

Троим лучшим лыжникам было позволено внести в хоромину стол, расстелить браный столешник. А потом — немного посмотреть, как готовились к пляскам заезжие ученицы.

— Да ну, — не поверил Шагала.

Судя по оханью и кряхтению лежака, он пробовал повторить.

— А ещё ложатся на животы — и кольцом ноги, прямо к ушам…

— Штаны-то, — жадно спросили из темноты, — штаны-то, поди, втугую натягивались?..

— Ноги к ушам? У них что, хребтов нету совсем?

Бухарка вздохнул:

— Вот чем себя трудить надо было, а не кулаками сдуру махать.

Сквара пригрелся, начал уплывать в тёплые облака.

— Слышь, дикомыт!

— Ну…

— А тебя на что звали?

Сквара неохотно приоткрыл один глаз:

— Сказывать велели, кто это из подземелий в двери скребётся…

Все замолчали.

— Да пел он, — проговорил Лыкаш, но не очень уверенно.

Дверь скрипнула. Воробыш подавился и замолчал. Хотён ругнулся от неожиданности. Шагала испугался, с головой юркнул под одеяло.

Вошёл Ознобиша, засидевшийся в книжнице. Мальчишеская сарынь сперва притихла, потом стала смеяться, потом на удивлённого Зяблика стали шипеть. Тот, постояв немного, ощупью пробрался к себе.

— Пел? Кто пел?

— Да Скварка.

— А раз пел, почто ещё не в холоднице?..

— Ну его, ты про девок давай!

Шаткий топчан накренился, как льдина. Ознобиша ткнулся лбом Скваре между лопаток. Опёнок вздохнул. Светел ещё бежал к нему, тянулся обнять, но между ними воздвигались сугробы, росли чёрные каменные стены, вились, угрожая сбросить, раскаты снежных дорог…

— Сами вбеле румяны, ручонки тонюсеньки, косточки утячьи…

— А ножки?

Шагала, уставший гнуться пятками к голове, заявил со знанием дела:

— Правская девка вся круглая быть должна! Чтобы щёки — ух! И титьки — во!

Ребята постарше засмеялись:

— Экий знатель!

— Титьку небось мамкину только видел!

— И ту не помнит поди!..

— Слышь, Хотён! А у девок мякитишки-то… во — или как?

— Ври складней, Хотён, — посоветовал Ознобиша.

Гнездарь вдруг смутился:

— С обильным телом в кольцо не больно совьёшься…

— Всё равно, — сказал Пороша. — Обильное, оно радостней.

— Ты сказывай, не томи!

Ознобиша хихикнул:

— Чтобы и на рожны сесть было не жалко…

— Маганку бы сюда. Мы тоже мораничи, нам воля!

Топчаны снова заходили от смеха.

— Как там кабальной в кладовке, прочно замкнут? С вилами не наскочит?

— Хотён! Про Маганку другой раз побакулим, ты про захожниц давай!

— А что про них, если ни сиськи, ни…

В дальнем углу размечтались, стали вздыхать:

— Где-то им у нас перины постелены…

— Была разница, если не здесь.

— Взяли бы да сюда вдруг пришли! На честную беседу…

— А ты им челом бил? Пряничков с орехами припасал?

Скваре примнилось движение в темноте. Какое, откуда — понять он не успел. Их с Ознобишей лежак затрещал, обрушился.

Пришлось просыпаться, под общий хохот попирать босыми ногами холодный каменный пол, обарывая тягу остаться досыпать как есть, на перекошенных досках. Пусть неудобно и холодно, но хоть снова не упадёт…

Пока возились, разговоры в опочивальне постепенно иссякли. Кто-то ещё мечтал самолично изведать, вправду ли пришлые девки выучены борьбе, но язык заплетался.

— Я понял, — прошептал Ознобиша, когда братейки выправили топчан и прижались под одеялами.

— Ну…

Сквара вроде никакой работы нынче не делал, а затомился, будто камни ворочал. Стоило растянуться в тепле, жёсткий лежак начал невесомо покачиваться, баюкать.

— Я понял, — повторил Ознобиша.

Сквара приоткрыл один глаз:

— Ну?..

— Лихарь взбесился, когда я из хвалебника читать начал. Он сам мне велел… уставшим победные ноги сбивать… а потом чуть душу не вынул… Ведь неспроста?

— Ну, — промычал Сквара. Затих.