Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии: Стоящий у Солнца

– Я сейчас приду! – Он сорвался с дивана.

– Одного не пущу! Куда ты? – Она схватила за руки.

– «Шпиона» выключить! Помнишь радиомаяк? Черная такая штука? Сейчас они будут здесь, если засекли!

– Пошли вместе!

Они добежали до машины. Русинов схватил радиомаяк, запечатал его в свинец – будто мину обезвредил. Но, наверное, уже поздно! Если задействована Служба – сигнал запеленговали! Передадут тем, кто ловит его возле Кошгары, и они нагрянут в Гадью… Лучше бы выбросил! А то поиграть с огнем вздумал! Вот и доигрался… Он поделился своими соображениями с Ольгой. И зря – напугал ее еще больше.

– Тебе здесь оставаться нельзя! Пока никто не видел – надо уходить. Через час люди проснутся…

– Меня уже видели! – признался Русинов.

– Кто?!

– Виталий Раздрогин… Один мой знакомый.

– Кто это?

– Ты знаешь… Правда, его теперь зовут Сергей Викторович Доватор. Он полчаса назад со своим товарищем выехал на «жигуленке» с вашего двора.

– Вы что, знакомы с ним?! – поразилась Ольга.

– К несчастью, – усмехнулся Русинов. – А может, и к счастью… Посмотрим.

– Сергей Викторович не выдаст! – заверила она. – Он сам – мафия. К тому же уехал! Если на «Жигулях», значит, домой.

– Выдаст, Оля, – вздохнул Русинов. – Обязательно выдаст.

– Ладно, не будем гадать! – отрезала Ольга. – Предупрежу маму, и убегаем! А «шпиона» дай мне!

Через несколько минут они уже бежали вдоль огородов: Ольга повела его не по улице, а задами, по песчаной и какой-то очень приятной дороге. Утро занималось над поселком, роса блестела, картошка цвела, и лес на склоне был тихий, чуть подсвеченный заревом из-за хребта. И было так хорошо бежать с ней, что близкая опасность казалась несерьезной, какой-то игрушечной. Ему даже не хотелось спрашивать, куда они бегут, к кому, надежно ли там, можно ли в случае чего незаметно уйти в горы. Вот бы каждое утро бегать с ней по этой чистой, приятной дороге!

В конце поселка они перелезли через изгородь и пошли по широкому скошенному залогу вдоль картошки. У огородной калитки Ольга попросила подождать, а сама взбежала на крылечко с застекленными верандами по обе стороны и постучала. Дворик был чистенький, ухоженный, и кругом цвели цветы на клумбах. Если точнее, двор больше походил на одну большую клумбу с узкой дорожкой к калитке.

Видимо, из-за двери спросили, кто пришел.

– Это я, Любовь Николаевна! – отозвалась Ольга.

Белая стеклянная дверь отворилась. Ольга скрылась за нею минут на пять, затем вышла из дома, взяла Русинова за руку и отвела за стену игрушечной летней кухни.

– Значит, так, – стала она инструктировать. – Ты мой жених, приехал ко мне из Москвы. Но папа против тебя, понял?

– Понял! – радостно прошептал он.

– Мы с тобой будем встречаться здесь. Она тебя много спрашивать не будет.

– А кто – она?

– Бабушка, моя пациентка, – пояснила Ольга. – Очень хороший человек. Она слепая… И сам особенно ее не расспрашивай. Она не любит рассказывать. Ну все, пошли!

Русинов наклонился и поцеловал Ольгу в щеку:

– Пошли, невеста!

– Кончай дурачиться, пошли!

Бабушка Любовь Николаевна оказалась сухой, костистой старухой, и если бы не платье с передником, Русинов бы принял ее за старика – от женщины в ней уже ничего не осталось. И голос был низкий, тихий, в нем еще до сих пор слышалась повелительность и неограниченная власть. Она была совершенно слепая, но двигалась по дому уверенно и точно. Первым делом Любовь Николаевна протянула к лицу Русинова свою кофейную от старости, дряблую руку и мгновенным беглым движением ощупала лоб, нос, щеки и бороду.

– Располагайся, – проговорила она, открывая дверь в комнату за большой русской печью. – Я самовар поставлю.

Русинов поставил у порога карабин и рюкзак, огляделся: два окна в разные стороны, белая кровать без подушек, стол и большой книжный шкаф. Видно было, что здесь давно уже не жили и ничего не трогали, а лишь делали уборку.

– Здесь меня не найдут? – спросил он шепотом, и Ольга немо замахала на него рукой. Затем одними губами прошептала в самое ухо:

– У нее прекрасный слух. Молчи… Здесь – не найдут.

Ему стало щекотно и весело. Он притянул ее к себе и зашептал:

– Но мы же жених и невеста. Можем пошептаться?

Ольга вывернулась из его рук и, открыв дверь, показала кулак.

– Ну, я побежала, Любовь Николаевна! – сказала она уже за дверью. – Спасибо!

– Беги, беги, – прогудела старуха. – Солнце встает.

Пока Любовь Николаевна кочегарила самовар, Русинов осматривал свое убежище. Зимние рамы были выставлены, а обе летние открывались, и можно было при случае уйти через палисадник либо через огород в лес – всего-то метров полтораста. По обстановке в комнате он определил, что хозяйка, видимо, всю жизнь работала учительницей: книги изданий шестидесятых годов, чернильный письменный прибор из малахита, старая настольная лампа, глобус на шкафу и сам письменный стол с зеленым сукном – все выдавало простую, бесхитростную жизнь сельской интеллигенции. А на стене висела вещь удивительная – огромная доска из березового капа, отшлифованная до зеркального блеска, так что вензеля, кудри и замысловатые узоры текстуры древесины, казалось, подсвечены изнутри и сияют золотисто-розовым цветом. В середине доски, в точности повторяя ее овальную конфигурацию, был выжжен текст – выдержка из какого-то наставления. «Не ищите камней на дне росы и не поднимайте [оных], ибо камни [сии] легки в воде и неподъемны на поверхности [ее], а [следовательно], повлекут [вас] на дно с головой… Дабы очистить росы, затворите [их], а воду пустите на нивы. И обнажатся камни и прочие [нечистые] наносы… И будет труд [ваш] тяжел, но благодарен…»

Он прочитал еще раз, вдумываясь в смысл наставления и в сам факт существования его в этом доме. Наверняка доску эту хозяйке преподнесли в подарок к какому-нибудь юбилею. И если тот, кто дарил, старательно выжигал именно этот текст для Любови Николаевны – значит, верил, что символический смысл очищения рос поймут правильно. К своему стыду, Русинов не знал, что такое «росы», и мысль заплясала вокруг оросительных каналов, росы и реки Рось, хотя от наставления отдавало Востоком. Видимо, хозяйка была не такая уж и простая, если ей дарили такие вещи!

Русинов заметил, что за тонкой перегородкой на кухне все стихло. Только самовар шумел с протяжными, булькающими вздохами. Он заглянул на кухню – Любови Николаевны не было, а вроде и дверь не хлопала… Он подошел к окну, выходящему на веранду, и в один миг понял, что его тут не найдут никогда, потому что никогда не станут искать в этом доме. И еще понял, почему крыльцо называют красным, – вовсе не потому, что оно красивое, парадное…

Крыльцо дома выходило на восток, на восход солнца, и Любовь Николаевна, эта совершенно слепая старуха, стояла к нему лицом и встречала первые лучи, выбивающиеся из-за хребта. Точно так, как это делал Авега…