Виталий Чикризов - Лилия в янтаре. Книга первая. Исход

- Ну, в общих чертах. Деталей фотосинтеза не знаю, конечно, но про хлорофилл-то слышал.

- А как из маленького зёрнышка получается целое дерево? Почему? Что заставляет зерно прорастать в земле, но годами лежать в кувшине? Отчего в тепле молоко скисает быстрее? Почему небо голубое? Почему днём не видны звёзды? Чем дышит ребёнок в утробе матери? Почему дерево горит а камень - нет, и что такое огонь? Почему радуга разноцветная?.. Ты смеёшься?

- Извини. Просто ты сейчас задаёшь вопросы, какие задают все дети своим родителям...

- Дети... Наверное, там, у вас. У нас не так. Наши дети не задают этих вопросов, потому, что их не задают даже взрослые. Ответ один: потому, что так создал Господь. Да, создал. Но разве это ответ?

- Пожалуй, нет.

- А ты знаешь ответ?

- На те вопросы, которые ты задала - да. Они ведь простые. Но ещё больше тех, ответа на которые у меня нет. Но я понял тебя. Только видишь ли в чём дело. Прежде, чем учить ответам, нужно чтобы человек научился задавать вопросы.

- Вот и научи её. Прошу тебя.

Мы дошли до угла. Уже стало совсем светло. Налево улица шла к городской стене, видневшейся за крышами одноэтажных домов... да нет, тут уместнее сказать - лачуг. Фиренца в этом районе более походила на захолустную деревню лишь со слегка итальянским колоритом. Направо улица уходила к центру и отсюда, на фоне встающего солнца, были видны многочисленные башни нобилей. Монастырь Умилиатов находился словно на границе двух миров: с одной стороны - мир хоть и грязного и вонючего, но заносчивого и благородного города, мир высоких каменных башен; с другой - мир курей, гусей и свиней, мир навоза, навозных мух, топких луж и босых ног. Только и объединяет их эта узенькая улица, по которой уже начали спешить по своим делам горожане. И те, и другие. Жители одного города. Я развернулся. Ну, где там Вито так долго? Пора бы нам уже двигаться.

- Пойдём. Что-то Вито задерживается.

- Прошу тебя. - Мария взяла меня за руку, остановив.

- Нам ещё в живых надо остаться, не забыла?

Она убрала руку.

- Ты мне говорил, что много раз встречался со мной в своих прежних жизнях... А с Лоренцой? - я кивнул. - И с Паолой? - опять кивок. - А потом? Что было со всеми нами потом?

Я замялся.

- Мария, я же тебе говорил...

- Я знаю. - она перебила меня. - Нас убили. Всех. Меня, Паолу, Лоренцу, Вито...

- Ну, меня, если помнишь, тоже. Да не один раз. - я уловил в её голосе осуждение, если не обвинение, и поспешил оправдаться.

- Я знаю. - повторила Мария. - Но вот ты стоишь, разговариваешь со мной, рассказываешь, что было в предыдущей жизни...

- Ну так и ты вот стоишь тут же!

- Я знаю. - сказала она в третий раз. - Ты, которого убили, здесь. Но где я та, которую убили? Где те девочки, Паола и Лоренца? Они ведь даже не знают, что, оказывается, прожили не одну жизнь. Так, может, они и не жили? Может, это только ты воскресаешь, а мы каждый раз умираем насовсем? Тебя убивали и до того, как ты приходил в наш дом. Что происходило с нами тогда? Если этого нет в моей памяти, значит то, что случилось - случилось не со мной. Была другая Мария, другие Лоренца, Паола, и Вито. И они - это не мы. Они умерли. Совсем. Мне страшно, Ружеро. Я понимаю, что они умерли из-за тебя. И что мы тоже, скорее всего, умрём. Из-за тебя. Я бы тебя убила сама, но что тогда будет с нами? Ведь ты воскреснешь и опять придёшь ко мне... нет, к другой Марии, а мы? Мы исчезнем, и ничего от нас не останется?

Она требовательно заглядывала мне в глаза, словно у меня был ответ на этот вопрос.

А вопрос-то, между прочим, не в бровь, а в глаз. Куда всё девается с моим возрождением? Неужто вся Вселенная перезагружается? Ой, сомневаюсь. Где имение, и где вода.

- Не знаю, - почему-то шёпотом сказал я. - Но... Я... не знаю, как всё происходит. И... да, я виноват, но... сейчас я, наверное, мог бы уйти. Один. Но я же с вами. Я не собираюсь... А, я понял. Ты потому и хочешь, чтобы я учил Лоренцу?

- Да. Может, тогда ты её не оставишь. Я просто не вижу, к кому ты можешь привязаться больше.

- Ну, - усмехнулся я. - к Гвидо, например.

- Нет, - она ответила на мою улыбку усмешкой. - Мужчина может, конечно, и умереть за друга, только это по голосу ума, не сердца. Но когда выбирают между умом и сердцем, всегда выбирают сердце. Крепче, чем сердце, не привяжет ничто. Так что нужна женщина.

- Ну, тогда выбор сомнителен. - заметил я. - Есть и другие кандидатки.

- Да уж, тебе трудно скрыть в себе мужчину, - она откровенно рассмеялась в ответ на мой взгляд по её фигуре. - Но увы, к тому времени, как ты войдёшь в возраст, я уже перестану представлять для тебя интерес. А сейчас чисто платонические отношения между нами были бы удивительны.

- Ну да, - я кивнул туда, где сидели остальные участники нашей эпопеи, и двинулся в ту же сторону. - А Паола отпадает по очевидной причине.

- Вовсе не по той, о которой ты думаешь.

- Вот как?

- Конечно, Паола, без сомнения, полюбила этого юношу, весьма достойного, как кажется. Но она - посвящённая Диане, это её выбор, и не думаю, что Гвидо сумеет изменить это. Если мы избежим смерти, то на это осеннее равноденствие Паола снимет тунику.

Мне понадобилось добрых две-три секунды, чтобы понять, о чём речь.

- А... а Гвидо?

- Им может быть и Гвидо. - легко согласилась Мария. - Если он там тоже будет. Но в любом случае он не будет единственным. На таких праздниках не принято никому отказывать в любых желаниях, а Паола ведь очень красива и юна, потому и желающих, и желаний будет много, и она это знает. Так что дело не в этом.

Гвидо, между тем, сидел подле Паолы, подвернув под себя одну ногу, и держал руку девушки у себя на колене. Отсюда не было слышно, но видно было, что он ей что-то говорит, а она с интересом и доверчивостью склонила к нему голову. Говорил он, видимо, тихо, поскольку Лоренца ёрзала и вытягивалась со своего места, чтобы услышать. Выглядела Паола воплощённой ангельской невинностью. Как обманчива, оказывается внешность. Или природа? Да всё обманчиво, короче. Мне, почему-то, стало обидно за Гвидо.

Выяснять дальше, что там имела ввиду Мария в своих наивных планах, которыми она со мною же и поделилась, я не стал. И так всё понятно. Хотя, молодец, не отнять. За семьсот лет до Сент-Экзюпери додумалась, за кого мы в ответе. И стала применять на практике.

Вито появился не успели мы вернуться к своим. Хромая, он притащил корзинку со снедью. Там была половина краюхи хлеба со рваными краями - наверное, сам разламывал, обгрызенная лепёшка сыра, четыре яйца, две бледных и худых, словно детдомовские сиротки, морковки, и, зачем-то, яблоко. Испуганные морковки, жавшиеся друг к дружке в поисках поддержки, есть было жалко. Их хотелось согреть и пообещать, что всё страшное позади и теперь всё будет хорошо. А вот яблоко, напротив, одним только самодовольным, буржуйским лоском вызывало желание его безжалостно сожрать. Жрать, и приговаривать: так со всеми вами, суки, будет... У сыра было сомнительное прошлое, и в связи с этим - неопределённое будущее. Недостатком яиц был их недостаток. Четыре яйца на пять человек - это плохая примета. Это, в конце концов, противоестественно, товарищи. А вот свежий, ещё тёплый хлеб, как обычно, был хорош. Хлеб - это они тут умеют.