Виталий Чикризов - Лилия в янтаре. Книга первая. Исход

- Я снова поражаюсь твоей разумности, - покачал головой мой напарник. Скажите пожалуйста, какая сложная логистическая задача.

Девочки нашлись на первом этаже, куда пришлось спускаться, осмотрев почти тридцать камер наверху. Их заперли вместе, не разделили. Маша сидела в углу, Паола и Лоренца устроились головками у неё на коленях. Спали. Тётушка нежно перебирала племянницам волосы. Услышав наши шаги, она подняла голову, вздёрнув подбородок. Когда Бокка загремел замком, она поднялась на ноги, тут же словно заслоняя собой девочек, вставших чуть за ней.

- Донна Мария, - сообразил я, что они не могут понять, кто к ним заявился среди ночи. Я ведь, найдя их, только окликнул Бокку шёпотом. - Это я, Ружеро.

Маша склонила голову набок, словно приглядываясь. Девочки ухватились за её руки. Я, говоря о девочках с Боккой, постоянно повторял "наши дамы", чтобы он привык, что они "дамы" (а тут это важно, ради неблагородной девки или бабы никто и пальцем не пошевелит) и что они "наши". Про "дам" можно было не стараться. Как она смотрела, как держалась, не зная, кто там идёт по их души, никакого сомнения в её благородстве у Бокки оставить не могло от слова совсем. Зайдя в камеру, он первым делом отвесил ей поклон.

Тут, вообще-то, царит махровый такой патриархат и место женщины в дальнем углу под лавкой. В целом. Но есть нюансы. Вот, например, в случаях встречи с незнакомой женщиной на её территории, если только он не собирается предложить ей потрахаться (языком трубадуров, конечно), что его немедленно оправдывает, особенно ночью в её спальне, пока она мужа не позвала, мужчина должен ждать, пока первой с ним не заговорит она. Если захочет.

- Кто вы и что это значит? - Маша девушка неглупая, заговорила только оглядев мужчину, сделала выводы, и речь выбрала сообразно моменту.

- Моё имя Бокка дельи Абати, и я пришёл, чтобы освободить вас... - тут он покосился на меня и поправился, - мы пришли. С Ружеро. Рад сообщить вам, что отныне свободны.

В тусклом свете я, как мог разглядывал девчонок. Одежда на месте, крови нет, на лицах синяков не видно. Вот только Паола не просто держится за руку тётки. По-моему, ей трудно стоять.

Да и кидания на шею спасителям что-то не случилось. Ну, Маше, понятно, не по чину мне на шею вешаться. Паола тоже ко мне кидаться не стала бы, типаж не тот. Она такая вся мягкая, как бы чуть сонная всегда, хотя она из тех самых омутов, в которых даже черти тонут с концами. Но вот от Лоренцы я как-то этого ожидал. Но она тоже только глазками блестит и жмётся к тётке. А Паола точно заплаканная, теперь-то уж вижу.

- Я благодарна вам за наше освобождение, - в голосе Маши звучит грусть. Только я знаю, что она прекрасно может говорить без вот этого всего, без манерности. И грусть - это совсем не её эмоция. Не её богини стиль. Диана любит не грустных, Диана любит сильных, злопамятных, и мстительных. - Но что же нам с нею делать, со свободой? Нам некуда пойти и любой может вернуть нас сюда, как только увидит. Свобода не подарит нам спасения, мессер. Хотя ваш поступок и выдаёт вас как благородного человека, но, боюсь, всё напрасно, и нам не избежать нашей участи.

Это, кстати, действительно скользкий момент. К Фаринате я их отведу, это да. Даже, думаю, сумею убедить их там оставить до утра. Или даже до завтра. Но что потом? Однако Маша не зря разыгрывала свой спектакль.

- Не стоит беспокоиться, донна, - Бокке, как мужчине... нет, как благородному мужчине, не оставили выбора и он, естественно, резво встал на проложенные ему рельсы и поехал, куда проложили путь. - Под моим кровом вы найдёте и защиту, и безопасность. Никто не сможет причинить вам и малейшего вреда, и в том порукой моё слово, слово дельи Абати.

Ну, вот и славно. На первое время проблема решена, а там посмотрим.

- Даже и не знаю, мессер, - Маша в сомнении качает головой, а я понимаю, что торопить их сейчас бесполезно. Сцена должна быть доиграна по всем правилам. Иначе нельзя. - Будет ли это прилично? Беззащитная женщина, с молодыми девушками, в доме незнакомого мужчины... О, я верю вам, ваши помыслы чисты, как утренняя роса, но что скажут люди? Да хотя бы ваши слуги? Уже завтра о вас и о нас будут судачить. И если мужчине в том нет большого горя, то нам будет не выйти на улицу, чтобы не быть осмеянными.

- Не стоит беспокоиться, донна Мария. Никаких пересудов не будет. Я женат и моя жена будет счастлива оказать вам такое же гостеприимство, какое желаю оказать вам я. А слугам мы скажем, что вы наша дальняя родня.

- Ну, если так... Что ж, мы будем рады такому обороту.

Пока взрослые играли в свои игры, Лоренца медленно подошла ко мне. Вот у неё действительно в глазах застыла отрешённая печаль и стеклянный страх. Она шла ко мне, губы подрагивали, словно она сдерживала плач, и я думал, она скажет мне что-то типа "где же ты был так долго", ну, типа, по закону жанра. И, как бы, мы обнимемся. Я даже шагнул ей навстречу. И она подошла ко мне почти вплотную, только шага не хватило, и, не останавливаясь ни на миг, залепила мне с правой пощёчину. Да так, что я чуть с копыт не слетел.

[Год 1263. Август, 19; Третий час]

- Но это факт?

- Нет, это не факт.

- Это не факт?!

- Нет, это не факт. Это гораздо больше, чем факт. Так оно и было на самом деле.

- - - "Тот самый Мюнхгаузен".

-Ты болван! - кричал мессер Уберти. Да что там кричал, он прямо бесновался. - Кто дал тебе право распоряжаться у меня в доме? - это да, не подумал. То есть, подумал, но не продумал. Частная собственность тут - всё. Вопрос "моё-не моё" - есть самый первостепенный и кардинальный, и выясняется в первую очередь. Защита своего, своей собственности - первейший приоритет. Ради этого тут всё и делается. Любовь, не считая внезапно вспыхивающей в пламени тестостерона страсти, существует пока только в балладах и песнях, являясь прерогативой благородных рыцарей, непорочных дев, фей, и прочих вымышленных персонажей. Дружба, за редким исключением, в основном вокруг общих дел и пока есть выгода. Верность, лояльность, преданность - эфемерны, поскольку покупаются и продаются и никого это не напрягает. Бескорыстная честность - туда же, в баллады. Требовать награды за любое одолжение - норма поведения, другое только вызовет подозрение. Всё, что есть у нормальных, реальных людей, это их собственность. Она охраняется свято. Покуситься на чьё-то право - смертельное оскорбление. А я не только покусился, но и распоряжался в его доме. Если бы не острая нужда во мне, ей-бо убил бы он меня.

- Ты посмел ввалиться в мой дом ночью, без спроса! Ты посмел отдавать приказы моим слугам так, будто они твои слуги! - перечислял он мои смертные грехи. И ведь это ещё Бокка оставил девчонок у себя, а так бы я и их сюда приволок. Ой, что бы тогда было...

- Это мой дом! Это мои слуги! - шла уже тринадцатая минута воплей, а я, между прочим, вторую ночь толком не спал, и забыл, когда ел последний раз. В том смысле, что более продуктивно было бы меня сначала накормить, напоить, дать выспаться, и только потом орать. Но этот-то, матюгальник самозаводный, сам сытый и выспавшийся, чего бы и не поорать. Хотя ничего такого, если разобраться, я не совершил: нормально пришёл домой, уже светало, так что подъём слугам я устроил не совсем ранний, кто-то и так уже не спал. Тем более - в городе кипеш и пожар в разгаре. Да, сказал никому из дому до особого распоряжения не выходить, было дело, так ведь и распоряжение должно было ж от него быть, не от меня. Только добавил, что гонца надо в контадо отправить, к Тавольи, а то он глупостей наделает. Этим озадачил фаринатовых вояк, высунувшихся во двор на шум. Себе попросил - а не приказал! - принести пожрать. Вот и всё. А, да! Доложить хозяину, как проснётся. Всё! Ну? Чего истерика?