Дэвид Эдисон - Машина пробуждения

– Если честно, я понятия не имею, чего именно хочет мать, – нахмурилась Альмондина. – В эти дни она говорит сплошными загадками, даже если пытается быть прямолинейной. Она нарушила целостность собственной личности, и я так же не могу уследить за ее мыслями, как не могу исполнить ее приказы.

– Хочешь, чтобы я поверила, будто ты собираешься ее ослушаться? – осклабилась Лалловё. – Идеальная маленькая Альмондина?

– Я дочь своей матери. И никогда не предам ее, Лалловё, даже не думай. – Старшая сестра сцепила пальцы и хрустнула суставами. Она говорила нарочито неспешно, чтобы у маркизы не возникло лишних иллюзий. – Я всегда принимала свое наследное право как данность. «Я буду править», – думала я. Бранись сколько хочешь, но, каких бы успехов ты ни достигла, подвинуть меня все равно бы не получилось – право первородства и чистота крови делали меня преемницей нашей матери. Только мне не хотелось бы править разрушенной империей. А тебе?

Лалловё опустила взгляд.

– Двор Шрамов еще можно восстановить, если избавиться от матери.

– Именно так, – кивнула Альмондина.

– Все может оказаться куда хуже, чем перспектива править разрушенными вселенными. Ты говоришь, что сама видела, как обошлась мать с нашим народом, – механические феи кашляют машинным маслом. – Лалловё выгнула спину, вдруг вновь ощутив свое тело целым, юным и безупречным. – Ты когда-нибудь задумывалась, каким зверским истязаниям она подвергнет свою наследницу?

– Примерно тем же, что и ты свой вивизистор? – предположила сестра. – Она могла проделать все это со мной, пока я спала. Могла позволить тебе закончить подготовку к задуманному тобой предательству, а меня превратить в чудовище. Но она этого не сделала, за что я ей буду вечно признательна. Я заплакала от облегчения, когда проснулась в этом твоем оссуарии, Лолли. И дело даже не в том, что я проснулась, – что есть жизнь и что есть пробуждение? – а в том, что я снова была целой.

Эшер стоял на самом краю кратера и смотрел на город. Гора, заключавшая в себе Апостабище, давала наилучший обзор. Чепрачка и Липовое шоссе все еще дремали в первых рассветных лучах, но над улицами и перекрестками поднимались тучи дыма и пыли, отмечая путь массивных цепей, возвращавшихся в свое древнее положение, чтобы исполнить ту работу, для которой они и были созданы. К западу, как и всегда, бурлило суетой Неподобие – факелы и газовые фонари освещали лабиринт улиц. Авеню Исхода тянулась на север от Неподобия подобно игле света и была более оживленной ночью, нежели днем.

На северо-западе в вечной борьбе и равновесии (во всяком случае, так казалось) жили дома в фальшивых деревьях. Еще севернее, как обычно, прозябали в лени Божьи Кузни – и это, пожалуй, было только к счастью. А совсем далеко на севере под вихрем черных туч пылали башни. Даже в предрассветном зареве Эшер мог видеть, что мрачный смерч вытянулся пальцем, указующим на юг, в сторону Купола. Личи и их черные цепные псы двинулись войной.

Невзирая на дым благовоний, окутавший Апостабище, Эшер обонял жизнь в своем городе – полипы, наросшие на его грудной клетке, пульсировали в такт с сердцебиением Неоглашенграда, все быстрее сходящего с ума, но куда более живого с тех пор, как Эшер спел Леди последнюю колыбельную. Ему пришлось вновь заставить расслабиться те органы, которыми он столько лет не пользовался, чтобы лучи света не пронзили его плоть и не вернули ему прежний облик. Сесстри изобьет его до полусмерти, когда увидит правду.

Он улыбнулся, ощутив боль, пронзавшую его сердце всякий раз, когда он вспоминал о Сесстри, но не мог прикоснуться к ней, ощутить ее изящное крепкое тело, источающее ароматы пергамента и кожи.

Купол призывно и настойчиво пульсировал. Купол… всегда этот Купол. Эшер старался без необходимости даже не смотреть в его сторону, но сейчас у него просто не было выбора. Сферическая гора, куда более огромная, нежели любая другая архитектурная или природная достопримечательность во всем этом громадном некрополе, Купол пылал исходящим из его глубин зеленым и золотым светом – поддельное солнце, озарявшее скрытый под сводом зеленый лес, буйные заросли, надежно укрывавшие от посторонних глаз дома. Толстое закаленное стекло Купола удерживала на месте металлическая паутина.

Если недавняя сейсмическая активность родилась именно там, где предполагал Эшер, то этот кажущийся таким неизменным монумент вскоре будет выглядеть совсем иначе: к тому моменту как солнце взойдет над горизонтом, Купол раскроется, подобно бутону о пяти лепестках. Серый человек чувствовал, как цепи движутся под городом, туго наматываясь на древние лебедки и стягиваясь от Неподобия, Липового шоссе, Чепрачки и Божьих Кузен, а также со стороны заброшенных территорий на севере, где среди объятых пожарами башен укрывался «Отток» и которые, чего не помнил уже ни один из живущих, когда-то назывались Краденым Стерлингом.

Тянуть больше было нельзя. «Пора прыгать. Время разогнать тьму».

Подавив дурное предчувствие, Эшер широко раскинул руки и прыгнул с края кратера; ароматный дым тысяч фальшивых молитв струился мимо него, пока он камнем падал в цилиндрическую шахту. Его целью была точка далеко внизу – металлическая площадка в центре двора Апостабища. К этим дням ее поверхность была совершенно гладкой, отполированной ногами, но в былые времена ее украшал фамильный герб его отца.

Приближаясь к земле, Эшер шептал ветру о своих надеждах – он знал, что цепи пришли в движение, знал их назначение и очень надеялся, что они работают как полагается. Если же нет – скоро его труп окрасит камни двора белой кровью.

Ему успело показаться, что в самом скором времени его действительно ожидает участь превратиться в кляксу, когда весь двор вдруг содрогнулся и над металлической площадкой поднялось облако каменной пыли; за долю секунды до того, как Эшер врезался бы в нее, железная глыба рухнула вниз. Набирая скорость, она уходила все глубже, словно кухонный лифт, которому обрезали противовес, и Эшер, догнав ее, легко, как перышко, приземлился, коснувшись поверхности ногами и одной серой рукой. Он улыбался, но в улыбке этой не было тепла.

Вторая половина спуска прошла столь же стремительно, как и первая, – вертикальную шахту над двором Апостабища, посреди которого теперь зияла дыра, зеркально повторяла такая же, уходящая вглубь; металлический гербовый диск равномерно спускался, увлекаемый вниз одной из гигантских цепей, крепившихся к его дну. В непередаваемой тоске Эшер спускался на этом древнем лифте в самые глубины города, решившись наконец вернуться домой.

Купер пришел в волнение, услышав вопли Лалловё, но, если судить по ставшему пепельным лицу Тэма, слуга вовсе не разделял этого энтузиазма; похожий на лисицу молодой человек так старательно сейчас приводил свой камзол в порядок, словно опрятный внешний вид мог его хоть как-то защитить. «Это уж вряд ли, бедняга».