Дэвид Эдисон - Машина пробуждения

Она убрала оставшиеся кинжалы обратно в ножны, причесала пятерней розовые, словно рассвет, волосы и повернулась к раскидистому дереву посреди Бонсеки-сай. А затем, не говоря ни слова, зашагала к нему.

Никсон подобрал оброненные ею вещи и побежал следом; на его лице сохранялось ошеломленное выражение, пока он не вспомнил, как натянуть на него повседневную ухмылку.

– Мать честная, солнце мое, да ты дерешься, словно поддатый ирландец!

Сесстри не убавила шагу и даже не оглянулась.

– Знать не знаю, о чем ты там бормочешь, но мерзавец получил именно ту взбучку, какую заслужил, когда решил наброситься на меня.

– Спорить не стану. Тут уж кто-кто, а Никсон не станет возражать; я верю в честную драку, хотя я и расист. Теперь-то уж я могу в этом открыто признаться, потому как педики, китаезы и гребаные итальяшки [16] Именно при Никсоне США начали налаживать отношения с КНР. Также он удостоен звания кавалера большого креста ордена «За заслуги перед Итальянской Республикой». до меня уже не дотянутся. Ну, во всяком случае – итальянцы. А это уже неплохой бонус.

– Странный ты ребенок, даже если отбросить тот факт, что таковым на деле и не являешься. Неужели эти этелльянсы настолько плохи?

Никсон протянул Сесстри оброненный кинжал рукоятью вперед.

– Сущий чертов кошмар, без преувеличений.

Когда они отошли на безопасное расстояние от места недавней драки, Сесстри позволила себе остановиться и собраться с мыслями; она закрыла глаза и попыталась избавиться от завладевшего ею напряжения, сделав глубокий вдох. Никсон восхищенно разглядывал прекрасное лицо. Сейчас, пока веки ее были опущены, а сливовые губки приоткрылись, он мог представить себе ее нежным, чувственным созданием, дарящим ласковые поцелуи и слегка раздвигающим перед ним ноги… не сильно, только так, чтобы его пальцы ощутили жар между ними…

– Что ж, может, этот парень и не чудовище-этелльянс, – стряхнула с себя задумчивость Сесстри, – но, раз уж «Отток» нападает на нас или хотя бы следит за нами, у меня есть все поводы для беспокойства. И я не расслаблюсь, пока не выясню почему.

– Но ведь в том доме не было ни Мертвых Парней, ни Погребальных Девок. Простые наемники. Надушенные одеколоном обычные громилы, работающие за деньги. С какой стати «Оттоку» прибегать к их услугам? – Никсон вновь принялся почесывать свой голый подбородок.

– А почему к небу вздымается красный дым? У нас полно вопросов, на которые нет достоверных ответов.

Сесстри начала рыться в своей сумке, но затем остановилась и присела рядом с ней, сжав ее лямки в кулаке и устремив на Никсона неподвижный, оценивающий взгляд.

– Могу я тебе доверять?

Немальчик опустил длинный нос и принялся разглядывать почву под ногами так, словно бы ему вдруг захотелось присоединиться к мертвецам, подвешенным в янтарном плену.

– Ты думаешь, это я навел на вас тех бандитов? И винишь меня в том, что случилось с твоим приятелем в футболке?

– Пытаешься уйти от ответа? – покачала головой Сесстри.

– Ты решила, что я работаю на плохих парней! – взвыл он.

Сесстри не ответила. Вместо этого она бросила на Никсона взгляд, в котором читалось нечто вроде снисходительности. Снисходительности неласковой медсестры хирургического отделения.

– Этого я не говорила.

– Зато подумала, верно ведь? – Никсон сделал пару глубоких вдохов; сейчас любому жителю любых миров он бы показался самым обычным, готовым расплакаться ребенком.

Сесстри хмыкнула:

– С моей стороны стало бы непростительной ошибкой отбрасывать такую возможность, и если бы на моем месте ты поступил иначе, то ты просто болван, а я впустую трачу на тебя время. Я трачу свое время впустую, Никсон?

– Нет, нет, конечно же нет. – Неребенок отчаянно замотал головой. – Я бы тоже подозревал себя. И даже, скорее всего, надавал мне тумаков и запер на пару деньков, просто чтобы не терять из виду.

Сесстри поджала губы и кивнула, соглашаясь:

– У меня маловато мест, где кого-то можно запереть, а потому я подумывала запихнуть тебя в ящик, где храню свое нижнее белье.

Никсон задумчиво покачал головой.

– Да я бы только рад был.

– Вот именно, – вновь согласилась Сесстри.

Никсон положил ладонь на все еще держащий лямку рюкзака кулак Сесстри и чуть сжал. В его карих глазах мерцали непролившиеся слезы.

– Клянусь вам, Сесстри Манфрикс, на моей совести полно скверных дел, больше, чем вы можете себе представить; я – вор, лжец, скупердяй и подлец, но тебе я не враг. Доверьтесь мне. Я пойму, если вы откажетесь, – верю, это представляется опасной затеей. Я готов уйти хоть прямо сейчас, если вы полагаете, что на мне лежит ответственность за то, что произошло с вами и вашими друзьями.

Сесстри знала, что подобный момент, как правило, требует определенных жестов вежливости, но она что-то не могла подобрать подходящий. Во всяком случае, чего она точно не собиралась делать, так это гладить Никсона по маленькой чумазой голове.

– Нет, я не думаю, что ты предавал нас, – Сесстри постаралась придать своему голосу определенную нежность, – к тому же ты слишком юн, чтобы самостоятельно представлять опасность.

Она распрямилась, наконец-то найдя в глубинах рюкзака свою записную книжку, и сделала в ней несколько пометок, давая неребенку время утереть глаза.

– Приятно слышать. – Никсон поднялся, и на лице его вновь заиграла прежняя чуть насмешливая ухмылка. – Беда только в том, что я уже не юн.

– А по тебе и не скажешь, – с трудом удержалась от улыбки Сесстри.

– Полагаю, ты и сама это понимаешь, а еще мне кажется, что я влюбился. Это так, просто к слову. – Никсон принялся насвистывать с невинным видом, глазея по сторонам.

– Лучше сменим тему, – произнесла Сесстри.

Они свернули за последний поворот, и перед ними во всей своей красе предстало огромное дерево. Как и всё в Бонсеки-сай, за исключением подземных улиц, оно было прекрасно. Всевозможные суккуленты слоновьей толщины – денежные деревья, каменные розы, хрустальная трава, кармены и Шварцкопфы – были в особом строгом порядке посажены под ветвями и карнизами кажущегося шатким высоченного и великолепно замаскированного отеля «Ямайка», делавшего свою выручку за счет непрекращающегося потока любопытных туристов, а также крепкой выпивки и теплых постелей.

У подножия огромного дерева, росшего посреди Бонсеки-сай на широкой, залитой солнечным светом янтарной площади, меж двух высоких, словно смоковницы, денежных деревьев зиял вход; мясистые овальные листья очищали воздух от дыма и алкогольного перегара, вырывавшихся из таверны даже в столь ранний час. Лучи утреннего солнца позволяли видеть, что под поверхностью площади нет мертвецов, и здесь можно было различить даже дно, где тени совершенно точно не двигались.