Элвин Гамильтон - Потомки джиннов

У нас не будет времени ждать помощи и организовывать спасение Ахмеда — так рассчитывал султан. Казнить, пока мы не пришли в себя, не собрались с силами. Хорошо ещё, если успеем добраться, не говоря уже о каких-то действиях.

«Что ж, придётся думать на ходу. Как всегда. До сих пор получалось».

Протискиваясь мимо какого-то мужчины, я заметила за поясом револьвер.

— Жинь… — Я тронула его за плечо.

Он оглянулся и понял без слов. Подобрался сзади, заломил руки. Мы поспешно скрылись в толпе, уже с оружием, двигаясь дальше и слыша за спиной возмущённые крики.

Давка становилась всё сильнее, улицы на подходах к площади были забиты народом. Я напирала изо всех сил, но дворец султана ещё даже не показался впереди. Наконец пришлось остановиться. С большим трудом удалось лишь протиснуться к стене, и я задрала голову. Сама не заберусь, но, если подсадить…

Жиню вновь не понадобились слова.

— Ты будешь одна… — нахмурился он.

Толпа шевельнулась, вдавливая нас в стену.

«Да, одна, с невыносимой болью в боку и дюжиной кровоточащих ран, но хотя бы с револьвером».

— А куда деваться? — Я облизала губы, покрытые коркой соли.

Он поднял меня на вытянутых руках, и я ухватилась за край стены. Подтянулась, преодолевая боль, и побежала по стене, которая упиралась в соседний дом. К счастью, в старом центре города дома теснились близко друг к другу, но всё равно, прыгая с крыши на крышу, я рассекла колено и бежала дальше, прихрамывая и оставляя за собой капли крови. Прыгнула вновь, распугав стаю голубей… и ещё раз… и ещё — пока не оказалась на крыше дома, выходящего на площадь дворца.

Ахмед стоял на каменном возвышении, прикованный цепями. Вокруг бурлило и колыхалось море голов. Глаза принца были опущены, и я знала, что он сейчас видит — резные изображения чудовищ, сцены человеческой боли и смерти.

То, что видела в свои последние мгновения моя сестра Шира. Последнее, что суждено увидеть и ему.

«Если я его не спасу…»

Глашатай зачитывал что-то, скорее всего, список преступлений, вменяемых осуждённому, но в мощном рокоте толпы отдельные слова было не разобрать. Выше виднелся дворцовый балкон, с которого я смотрела, как убили сестру. Сгоревшую деревянную решётку заменили на железную, и сквозь неё можно было разглядеть кого-то, похожего на султана. «Решил посмотреть, как умирает ещё один его сын?»

Когда список закончился, Ахмед поднял голову, окидывая взглядом невиданное до сих пор скопление мираджийцев. Принц смотрел на свой народ. Толпа притихла.

— Его пресветлое величество султан, — выкрикнул глашатай, — в своей великой мудрости решил пощадить изменников, вновь проявив свойственное нашему благословенному повелителю человеколюбие! Они сохранят головы, но проведут остаток своей ничтожной жизни, искупая вину тяжким трудом на благо нашей страны…

«Человеколюбие? Это султану хочется, чтобы его любили!»

Я вспомнила, как он ругал Кадира за публичную казнь султимы: «Людям не нравится, когда казнят невинных».

— Однако принц Ахмед, виновный в покушении на родную кровь, приговаривается…

«Потому и предпочёл казнить Ахмеда по обвинению в убийстве брата, которого зарезал сам!»

Я подняла револьвер и прицелилась в фигуру за балконной решёткой. Нет, слишком узкие щели, далеко даже для меня, тем более что надо беречь патроны.

Над крышами Измана сияли последние лучи заходящего солнца.

Я распласталась на крыше и навела револьвер на каменный помост, молясь Всевышнему, чтобы чужое оружие не подвело.

«Убить палача!» Дальше я не думала, но для начала сойдёт, а там будет видно.

Палач ступил на помост, и сердце у меня упало. Это был не человек. Чтобы казнить сына, султан послал одного из своих бессловесных глиняных истуканов!

Попасть точно в пятку с такого расстояния я не могла. Надежды не осталось, и всё равно я прицелилась. Выстрел пришёлся в колено, покрытое бронзовой пластиной. В толпе раздались крики. Однако палач даже не пошатнулся. Я стреляла снова и снова, но ни одна из пуль не попала в цель.

Абдал шагнул к принцу и взял бронзовой рукой за плечо. Приговорённый не сопротивлялся, он опустился на колени со спокойным достоинством и сам положил голову на деревянную колоду. Глаза его не отрывались от жутких сцен, вырезанных на каменном полу.

Отбросив бесполезный револьвер, я потянулась к песку. На городских улицах его хватает, пустыня рядом. Начала собирать, заранее ожидая приступа боли, и не ошиблась — в боку резануло так, что в глазах потемнело, и я вскрикнула, бессильно рассыпая всё собранное в дорожную пыль.

Механический палач отступил на шаг от плахи и взметнул над головой топор.

А у меня ни патронов, ни магии. Ничем его не остановить. Всё кончено.

— Ахмед! — в отчаянии выкрикнула я, но мой крик утонул в рёве толпы. Одни требовали головы преступника, другие просили пощадить, а кто-то просто ругался, пробиваясь вперёд, чтобы увидеть.

Я была слишком далеко, чтобы дотянуться хотя бы криком. Однако, едва лезвие топора сверкнуло в последних солнечных лучах, приговорённый вдруг повернул голову. Отвёл глаза от жутких изображений и посмотрел прямо на меня. Наши взгляды встретились.

Солнце не остановилось, и время — тоже. Мир не затаил дыхания, сочувствуя моему горю.

Топор обрушился, и солнечные блики на стальном лезвии обратились в кровь.

Пока мы петляли по улицам, я не плакала. Даже не смотрела по сторонам, ощущая лишь руку, что вела меня по городскому центру, обратившемуся в кипящий хаос, едва голова казнённого слетела на плахе. Вела через мир, который сошёл с ума. В тот момент меня можно было привести к эшафоту, и я пришла бы в себя, лишь увидев толпу и занесённый надо мной топор.

Только оказавшись в безопасности Скрытого дома, где мы собирались все вместе ещё пару дней назад, и миновав у входа Сару с орущим младенцем на руках, я вдруг всхлипнула. Губы у Сары шевелились, а я ничего не слышала — меня словно ударило по голове. Жинь тянул вперёд, но на лестнице ноги подкосились. Я без сил рухнула на ступеньку и зарыдала.

«Столько мёртвых, столько потерь! Топор, кровь… и эти глаза… Взгляд, брошенный поверх толпы в последний миг.

Моя вина. Всё из-за меня… и из-за той, кому я поверила… которую считала простой и наивной!»

Горе вырывалось из груди так бурно, что пришлось заткнуть себе рот краем куфии, иначе всполошился бы весь дом. Мягкая ткань пропахла потом и песком… и немного — кожей Жиня.

Из комнаты наверху доносились голоса, тихие, растерянные и хриплые от горя. Там собрались те, кто сумел уйти из лагеря, — всё, что осталось от нашего восстания. Их невнятное бормотание словно пыталось утешить меня. Я зажмурила глаза и прислонилась затылком к прохладной стене.