Святослав Логинов - Заветная ухожа

— Я вам покажу, как чужие вещи портить! Я и щей варить не стану, я вас живьём сожру и косточек не оставлю!

Мальчишки слышат, как Хват-Бошка их догоняет: «Топ!-Хрусть! Топ!-Хрусть!»

— Стёпа, — спрашивает Нил, — у тебя гребешок есть?

— Нет. Зачем в лесу гребешок? Я и пятернёй причесаться могу.

— Такой гребешок, чтобы кинуть его за спину, и вырастет лес непрохожий, через который Хват-Бошка пробиться не сумеет.

— Хват-Бошка издревна в лесу живёт и через любую чащу мигом проломится, а такие гребешки только в сказках бывают, по-взаправде же — нет. По-взаправде у меня голова есть, хоть и не причёсанная. Быстро прячьтесь в ивняке, а я Хват-Бошку в другую сторону уведу.

Парни себя упрашивать не заставили, влезли в кусты и головы не поднимают, а Стёпка налево побежал, где болото на солнце курилось, лёгкой стопой прошёл по зыбуну, уселся на кочку и закричал жалобнёхонько:

— Ой-ё-ёй!.. За нами страшный Хват-Бошка гонится! Спасите, помогите, караульки!

Хват-Бошка услыхал, обрадовался.

— Попались, милашечки! Ух, вы, мои вкусненькие!

Побежал бегом, да сослепу в самую топь и ухнул.

Топ!-Хрусть! Шлёп!-Хлюп!

Увяз по шею, ручищами замахал:

— Пасите, памагите, караулищи!..

На шум из бездонной няши трясинник вынырнул: пузо пузырём, ноги тонкие и длинные, числом — много. С виду чистый паук, но размером с овцу. Увидал Хват-Бошку — обрадовался.

— Вот гость дорогой! Что же ты не заходишь? Давай, тони поскорей, я тебя давно жду.

Хват-Бошка забился бестолково, как не следует биться в болоте, мутная вперемешку с тиной вода сомкнулась, и только пузыри всплыли наверх.

Стёпка чуть ура не закричал, но вовремя сдержался — нечего шуметь при трясиннике. Но тот Стёпку и без того заметил; у трясинника восемь глаз, он всё видит.

— Вот и мальчишечка в мою болотину влип. Я ведь за тобой тоже давненько слежу. Тебе дед говорил — в трясину не соваться, а я знал, что никуда ты мимо болота не денешься и будешь мой.

— Я не нарочно. Меня Хват-Бошка в болото загнал.

— Мне это без разницы. Он тебя загнал, ты его заманил, и оба мне достались.

— Зачем я тебе? Тебе Хват-Бошки и на обед хватит, и на ужин останется.

— Негодный мальчишка! Кто тебе сказал, что я его есть буду? Я тех, кто в мою прорву попадает, топлю не для еды, а ради удовольствия. Трясина, она жадная, ей, сколько народа ни топи, всё мало будет, особенно, когда разные существа тонут. Есть такое умное слово, его во всей ухоже никто, кроме меня не знает. Слово это — коллекция! Я прохожих для коллекции топлю. Прежде у меня Хват-Бошки не было, а теперь — есть. Мальчишки-неслуха в коллекции нет, а как ты потонешь, то будет. Так что, нечего на кочке сидеть — полезай в трясину. Туда ты по моховому ковру пробрался, но теперь Хват-Бошка всё размолотил и тебе выхода не оставил. У меня так: вход — семишник, выход — пятак. Хоть ты и лёгкий, но кочка под тобой проседает, и долго на ней не усидишь. О, гляди, вот и твои приятели идут мне на поживу! Право слово, удачный нынче день!

— Стойте! — закричал Стёпка. — Здесь болото, в нём Хват-Бошка потонул, и вы потонете!

— А ты как? — спросил Илья.

— Мне бы палку подлинней вырезать.

— У нас ножей больше нет.

— Держите!

Стёпка свой нож достал, кинул, что есть силы прямо в ствол тонкой берёзки.

Нил со страху заревел:

— Нельзя ножами в деревья кидать!

— Из баловства — нельзя, — строго сказал Илья, — а для дела — надо! Ну-ка, Петька, Миколай, в очередь берёзу у самого корня срезать. А мне другое дело есть.

Подошёл к засохшей осине, раскачал и опрокинул наземь. Треску на всю ухожу было.

Нил с перепугу закричал:

— Нельзя так-то деревья валить! По башке получишь!

— По глупому — нельзя, а для дела — надо! — подтащил Илья обломок и бросил в болото. Потом ещё брёвнышко добыл, и ещё… По краю болота много сухостоя.

Трясинник по воде забегал, ровно клоп-водомерка.

— Эй, вы, — кричит, — кто вам позволил мою болотину гатить?

— Мы не со зла, — отвечает Илья. — Нужда заставила.

К тому времени младшие берёзку срезали. Илья прополз по наваленным деревам, берёзку вершиной к кочке протянул и Стёпку из болота вытащил.

Трясинник от огорчения руко-ногами голово-пузо обхватил, став похожим на большущий клубок грубой дратвы, да и канул на дно, разбирать свою коллекцию, в которой так и не появилось ни единого мальчишечки.

Нетопимые мальчишки отошли подальше от опасного места.

— Костерок бы загнетить, — предложил Илья, безуспешно пытаясь отжать вымокшую подёвку. — Вона мы скока дров наломали. А у меня и кремешок есть, и кресало. Обсушились бы…

— Не надо в лесу без крайней нужды огня жечь, — возразил Стёпа. — Это в ночном хорошо, на речном берегу. А тут ещё пустим пал, так беды не оберёмся, похуже любого трясинника.

— Правильно говоришь, — согласился Илюха. — И без костра обсохнем. Летом погода, что мать родна: дождиком помочит, солнышком посушит. Давайте к дому поближе двигать, а высохнем дорогой. Вот и тропка видна, только какая-то неосновательная. Но это не беда. Сейчас петухи в селе откликнутся, увидим с какой стороны, и пойдём.

Илюшка набрал полную грудь воздуха и закричал петухом. Отзыва не было. Закукарекал второй раз, и третий. Незнамо на какой кукарек откликнулось, да так близко, словно из-за ближайшего куста.

Мальчишки шагнули было туда, но увидали, что даже сомнительная тропка исчезла, осталась только плешка убитой земли, из которой торчало красное петушиное перо. И вновь оглушительное «ку-ка-ре-ку!» потрясло буреломье.

Прежде такого никто не видал, но слыхали про подобное диво все. Бабушки, сами не встречавшие Дикого Кура, любят вечерами баять о нём шаловливым внучатам. Тем и в радость на тёплой печке бояться. Но тут не бабушкина печка, а ухожа заповедная, где всё куда как всерьёз.

— Батюшка Кур, — попросил Стёпка, и все остальные поклонились вслед за младшим, — ты уж нас отпусти, сделай милость.

— Куда-х-тах отпустить? — раскудахтался Дикий Кур. — А кто в лесу кукарекал, меня звал? Теперь не взыщите, заведу вас на самую дальнюю кулигу, там вы рассыплетесь сорным пшеном, а я клевать буду.

— Эх, а мы-то с дедом, когда в ухожу отправлялись, для тебя завсегда горстку пшена брали, чистого, не сорного. У меня и сейчас пшено с собой было, да в мокром болоте пропало.

— Это какой же дед, Степан, что ли?

— Точно. Деда Степаном зовут, и отца Степаном, и я сам — Стёпка.

— Да уж, вижу, что Стёпка — глуп, как пробка. Что же ты побрательников своих не остановил, позволил в лесу куролесить? Кто куролесит, тот ко мне, лесному Куру и попадает.

Стёпка только вздохнул да поник повинной головой: они, мол, большие, а я — малый; яйца курицу не учат. Но вслух слова не сказал — нечего на других вину перекладывать.