Надежда Попова - Тьма века сего (СИ)

Александер откажется. Если сейчас просто сказать «я запрещаю». И ничего не случится. Просто будет еще одна потеря, их уже было множество и будет столько же. Пройдет время, ничто не забудется, ничто не сгладится, но с любой потерей можно смириться. Можно. И нужно. Надо просто сказать «нет»…

— В твои годы, — произнес он, наконец, с таким усилием, словно сам лежал на земле умирающим, с истекающими силами, ослабевший, — я уже принимал решения, от которых зависела судьба Конгрегации и Империи. Думаю, ты достаточно взросл и разумен, чтобы решить за себя самого.

Мартин на мгновение замер, будто услышав нечто невероятное, немыслимое, и тяжело усмехнулся:

— Даже если все кончится скверно, оно того стоило… Ad rem [143] За дело, к делу (лат.). , — выдохнул он, прикрыв глаза обессиленно. — Иначе сейчас все решится само собой, и подопытный станет непригоден.

— Хорошо, — решительно кивнул фон Вегерхоф и жестом велел Курту отодвинуться подальше.

Это было похоже на сон — настолько происходящее не вязалось с самой своей сутью. Со стороны казалось — это лекарь у постели болящего совершает какие-то манипуляции, отработанные годами практики, манипуляции обыденные, заурядные, и произносит какие-то столь же рутинные слова — «дай руку», «лежи спокойно», «процесс поначалу болезненный, не дергайся», а болящий слушал, кивал, тихо отзывался «понял» и «да»… Словно здесь, сейчас, вершилось не жуткое потустороннее действо, не мистическая игра, где ставкой была душа человеческая, а происходило что-то банальное и прозаичное, как припарка или прием пилюли…

Когда зубы стрига вошли в вену на руке, Мартин болезненно поморщился, прикрыв глаза, и лишь через несколько мгновений разлепил подрагивающие веки с невероятным трудом, глядя мимо фон Вегерхофа затуманенным, невидящим взглядом.

— Вырубается… — едва слышно шепнул Грегор, и Курт вздрогнул — он буквально, в самом прямом смысле, забыл о присутствии Хартов. — Быстрее же, не успеете!

Ему никто не ответил. Стриг опустил руку Мартина наземь, торопливо засучил свой рукав и полоснул по запястью ногтем как пришлось — наискось…

— Мартин!

На громкий оклик тот повернул голову едва-едва, с трудом собрав взгляд на лице над собою, и фон Вегерхоф четко, с расстановкой выговорил:

— Последний шаг. Да или нет?

— Да.

Это был шепот на пределе слышимости, почти беззвучный, как слабый ветер в вершинах, веки снова сомкнулись и не смогли открыться больше, и лишь частое мелкое дыхание говорило о том, что человек на земле еще жив…

Фон Вегерхоф приподнял ему голову, осторожно подсунув ладонь под затылок, словно все тот же лекарь, желающий напоить тяжелобольного целебным настоем, и, кажется, на миг заколебался перед тем, как прижать кровоточащее запястье к его губам. Миг прошел в неподвижности, и видно было, как кровь течет мимо — по подбородку, на ворот, капает на плечо густыми тяжелыми кляксами — а потом губы сомкнулись, и Мартин сделал глоток, другой, третий…

Alea iacta est [144] Жребий брошен (лат.), решение, не допускающее отступления, возврата к прошлому состоянию. .

Вот и всё.

Вот и всё…

Курт услышал свой вздох, похожий на хрип — словно откуда-то издалека и как сквозь воду. Вот и всё. Эта единственная мысль заполнила все сознание, все существо, отгородив прочие помыслы и чувства. Вот и всё.

Вот и всё…

— Мартин.

Сейчас фон Вегерхоф говорил сдержанно и подчеркнуто спокойно, склонившись к лежащему и упираясь в землю порезанной рукой. Кровь бежала в сухую листву, пропитывая ее и уходя в почву, и небольшая ранка затягивалась — медленно, едва-едва заметно…

— Слушай меня. Сейчас ты уснешь. Слышишь?

«Да», — беззвучно отозвались посиневшие губы, и стриг кивнул:

— Будут сны. Разные. Страшные. Безумные. Невнятные. Тебе будет казаться, что ты умер, и это будет правдой. Тебе это будет казаться не раз. Не поддавайся панике. Слушай себя. Не слушай никого, не верь ничему, не принимай ничего. Помни, кто ты и чем живешь. Не мне учить инквизитора: лучше оттолкнуть руку Господа, чем впасть в прелесть. Он не оскорбится, ты знаешь. Верь только себе. И возвращайся.

— Он не слышит… — убито прошептал Грегор, глядя на застывшее, белое лицо Мартина. — Уже не слышит…

— Он меня слышал, — устало возразил стриг и, глубоко переведя дыхание, отодвинулся, привалившись спиной к упавшей сосне и прикрыв глаза. — И он вернется.

— Это занимает несколько часов, верно?

Вопрос Харта прорвал затянувшееся безмолвие, словно удар ножа — натянутое полотно; мир вокруг всколыхнулся, перестав быть замерзшим болотом, мир ожил и заговорил — ветром в сухих стволах, дыханием, шорохом…

Фон Вегерхоф кивнул, с усилием отлепившись спиной от поваленной сосны, и негромко отозвался:

— Обыкновенно да. Мы… Я пока не смог понять, от чего зависит время; у меня есть предположение, но оно не подтверждено, слишком мало данных.

— Стало быть, — многозначительно договорил бауэр, поведя рукой вокруг и завершив этот жест на солнце, почти спустившемся к горизонту, — вероятней всего, майстер Бекер очнется к утру, верно? На рассвете .

— Отец прав, — встревоженно сказал Грегор, когда никто не ответил. — Если… если он не унаследует от вас ваших особенностей, он будет в опасности. Ведь он может очнуться… ну, обычным. Не высшим. Это ведь редкость, да, когда таланты высшего передаются птенцу?

Курт поморщился при последнем слове, словно кто-то рядом с силой провел толстой иглой по стеклу, и зубы заныли, как от ледяной воды, когда разум сам собой мысленно повторил мерзкое слово.

— Ведь это не обязательно будет означать, что все плохо, — настойчиво и почти угрожающе добавил Грегор, увидев, как покривились его губы. — Это просто будет значить, что майстеру Бекеру в будущем придется сложнее. Надо сделать укрытие, чтобы он был в тени, когда очнется.

— Да, — решительно вздохнул фон Вегерхоф, одним движением поднявшись, и, мельком бросив взгляд на свою руку с почти зажившим порезом, опустил рукав. — Отойдем подальше от открытого пространства.

Курт так и остался сидеть на месте, ни слова не сказав и не отойдя от неподвижного тела. Смотреть на это мертвецки белое лицо было почти физически больно, а не смотреть — невозможно, оно притягивало взгляд, как его, бывает, приковывает к себе бредущий по городской улице уродец. Курт отвел глаза от неживого лица лишь тогда, когда бауэр тихо окликнул его; что сказал Харт, он не понял, но переспрашивать не стал, отстраненно глядя, как фон Вегерхоф присел перед неподвижным телом, осторожно поднял его на руки и двинулся вглубь покореженного леса.

Шагах в десяти от границы земляного круга стриг расчистил пятачок для костра, отвалив два довольно толстых ствола в сторону, на соседние повергнутые деревья, и тем самым соорудив нечто вроде навеса, под которым Мартин легко уместился, как в небольшом гроте. Поверх стволов были густо, внахлест, уложены крупные сосновые ветви.