Надежда Попова - Тьма века сего (СИ)

Никлас был далек от мысли, что это дело рук какого-нибудь особо одаренного expertus’а, таким образом защитившего это место от излишнего внимания или, как однажды шепотом предположил Якоб, пришедший в стражу пару лет назад, это сами насельники изнутри своих каменных мешков слышат и неким усилием своей мысли пресекают их разговоры. Никлас подозревал, что все куда проще. Обсуждать не шутя, пытаясь понять и прочувствовать, что происходит внутри этих стен, кто обитает там, что таится в их душе и разуме, на что способны эти люди и зачем Господь послал их в мир — все это слишком пугало непостижимостью и одновременно делало слишком близким и наглядным все то, о чем говорилось в Писании и проповедях, словно врата в Ад начинали медленно, скрипуче, приоткрываться прямо здесь и сейчас, и в лицо начинала дышать холодная, мертвая вечность. Поэтому Никлас, как и большинство, как и Якоб спустя пару лет службы, предпочитал лишнего не говорить и продолжал, когда вконец одолевала скука, обсуждать раннюю весну и последние слухи о близящейся войне. Война была делом привычным, простым, человеческим, и пугала куда меньше, чем восемь монахов внутри холодной громады за спиной.

Скука тоже была привычной. Когда-то давно, когда Никласа, тогда еще молодого бойца-новичка, вызвали «для беседы» и долго выматывали странными вопросами, он честно отвечал, хотя и удивлялся этим вопросам не меньше, чем тому факту, что беседовать довелось аж с самим кардиналом Сфорцей. И лишь спустя год-другой Никлас начал понимать, что для стражи этих врат в бездну попросту отбирали людей особого склада — таких, кто может год за годом сидеть на одном месте, пребывая в вечном безделье и вместе с тем ежеминутно ожидая того, что что-то пойдет не так. «А однажды пойдет», — многозначительно сказал тогда мессир Сфорца. Однако лето сменялось зимой, год сменялся годом, сменялись напарники и сослуживцы, поколения вестовых голубей в клети, но все шло, как прежде, и Никлас, как и все остальные, скучал и ждал, ждал и скучал. Время от времени прибывала повозка с водой и едой, которые передавали через маленькое окошко, Никлас привычно удивлялся тому, как простой смертный человек может выжить на таком пайке, и снова возвращался к скуке и ожиданию.

Эти врата никогда не открывались. Точнее сказать, Никлас никогда такого не видел, хотя слышать доводилось…

Сначала он услышал. Звук, смутно знакомый, уже слышанный когда-то. Звук, означавший что-то важное, это важное ни за что нельзя было упустить из внимания. Это уже случалось прежде — важное, сопровождаемое этим звуком…

Якоб оборвал на середине длинное и занудное рассуждение об отличии баварского и франконского брецеля и застыл, глядя на напарника растерянно. Их общий stupor длился два мгновения, а потом оба сорвались с места, бросившись на дозорную площадку, и там замерли снова, глядя вниз, на ворота в главный корпус монастыря.

Запертые снаружи ворота открывались — медленно, тяжело, оглашая окрестности душераздирающим скрежетом, демонстрируя миру раскрывшиеся замки и засовы. Помедлив, словно в задумчивости, обе створы вдруг с грохотом распахнулись, и темное, непроглядное нутро прохода теперь зияло навстречу могильной бездной. Минута истекла в тишине — нерушимой и такой совершенной, что было слышно, как слабый ветер шевелит песчинки на камнях двора, а в голове бешеными толчками шумит кровь; минута истекла — и канула в пустоту, и издалека, из глухой темени за распахнутыми створами, донесся едва различимый шорох.

А потом появились они — не то призраки, не то восставшие мертвецы с белыми лицами, много лет не видавшими солнца, тощие, словно высушенные рыбины. Сначала двое, следом еще двое, и еще… Они брели, медленно и тяжело передвигая ноги, глядя прямо перед собою и не щурясь на яркие солнечные лучи, словно их глаза не видели открывшегося им мира и света. Пара за парой, восемь костлявых фигур в монашеских ветхих рясах.

«Остановить — не пытаться». Мессир Сфорца был серьезен, говоря это, и Никлас помнил, как не по себе стало от понимания, что кардинал очень, очень старается донести до него, новобранца с большими планами на будущее служение, эту простую мысль. «Ваше дело — не пускать чужаков внутрь. Если изнутри захотят выйти — остановить вы их не сможете. Да и не знаем мы, следует ли это делать».

Остановить…

Восемь безоружных истощенных монахов в рубищах, едва подвигающие ноги и, казалось, готовые вот-вот упасть от малейшего дуновения ветра. Остановить их?..

Даже если бы кардинал и весь Совет в полном составе требовал, грозил, просил или умолял положить живот свой, но не позволить этим восьми призракам пройти дальше — в эту минуту Никлас четко осознал, что сделать этого не смог бы. Один или в пару с Якобом, или при поддержке всех зондергрупп Конгрегации, или с армией Императора за спиной — неважно. Просто не смог бы.

«Сигнал. Это все, что вы сможете и должны будете сделать. Подать сигнал. И молиться».

Сигнал…

— Сигнал! — сдавленным хрипом висельника выдавил Никлас, и Якоб, словно очнувшись, первым вновь метнулся вниз, к клети с голубями.

Когда внезапно онемевшие ноги донесли Никласа до их крохотной караулки, Якоб уже открывал дверцу.

«Если это будет один или два, или три человека — пишете, сколько, и отправляете с голубем. Если все… Просто выпускайте всех голубей пустыми. И будем надеяться, что вы успеете сделать хотя бы это».

Три голубя, ни разу за время обитания в этой башне не покидавшие ее, смотрели на шевеления человеческой руки недоуменно, отодвинувшись к дальней стенке, словно не понимая, что происходит и почему.

«А почему мы можем не успеть? Что может случиться?».

Они и взлетели не сразу — еще несколько секунд смотрели вокруг, крутя головами, точно пытаясь вспомнить, кто они такие, что это за голубая осиянная солнцем бездна над головой, и крылья расправили не рывком, а как-то вальяжно и нехотя, точно совы.

«Мы не знаем. Быть может, и ничего».

На оглушительный шум голубиных крыльев идущий последним монах обернулся, поднял голову, проследив за исчезающей в небесах сизой кляксой, и медленно развернулся к башне. Никлас окаменел у бойницы, слыша, как затаил дыхание Якоб, однако назад не отступил; отчего-то он был уверен, что эти глаза увидят его, даже скрытого камнем башни…

— Уходите оттуда, добрые воины.

Монах вымолвил это чуть слышно, едва шевеля губами, но Никлас был готов поклясться, что слышит этот голос четко и ясно, будто истощенный человек по ту сторону бойницы выкрикнул эти слова у него над ухом.

— Более нет нужды в этом месте. Идите с миром.

— Абиссус вышел в мир.

Висконти обвел взглядом слушателей, помедлил и продолжил: