Надежда Попова - Тьма века сего (СИ)

А потом оставшиеся — меньше десятка — собирались подле него кружком и, притихнув, слушали. Кто-то кивал в ответ на вопрос сразу, кто-то задумывался, кто-то переспрашивал. Готовы ли стать заменой доппельзольднерам — с тем же риском и оплатой вполовину выше? Да… Да… «Но я никогда даже не держал цвайхандера в руках», — возражал кто-то, и хмурый человек хмуро улыбался: «И не придется».

И так повторялось и повторялось, и порой оставшихся для беседы бывало трое или двое, а потом солнце могло бы припомнить широкое поле (снова поле…), и шеренга великанов, каждый с камнем размером с полтора кулака, и рядом с каждым горка камней, и другой хмурый человек командует: «Los! [203] Давай (вперед, поехали, начали)! (нем.). », и великаны широко размахиваются и швыряют камни — кто дальше, кто ближе, но каждый далеко, очень далеко, и хмурый человек одобрительно поджимает губы и кивает, и командует снова, снова, снова, и все повторяется завтра и послезавтра, и спустя неделю и еще одну… А потом то же поле и те же великаны, но теперь они бегут и лишь потом мечут камень, и снова, снова, и завтра, и спустя неделю, и три, а потом они же, но с сумками на плечах — тщательно подогнанными, не бьющими по бедру, снова бегут и швыряют, бегут и швыряют…

А потом вместо камней были металлические шары, и снова бег, взмах, мгновенная задержка, бросок — и взрывы, и хмурый человек хмурится и окрикивает: «Шрёдер! Ты и в бою будешь так же жмуриться?! Смотреть во все глаза! Головы в плечи не вжимать, если вам эти головы дороги!», и все начинается сначала…

Солнце могло бы вспомнить и то, что видело задолго до того сквозь распахнутое окно — за окном в комнате были люди, и тот, в синем тапперте, сидел за столом, постукивая пальцами по гладким доскам, и слушал одного из сидящих напротив. «Во влажном виде он просто горит, взрывается только в сухом, но взрывается от удара или очень сильного сотрясения, то есть, перевозить — или влажным, или нежнее, чем дорогое вино». «А как же в бой?» — спрашивал человек в синем. «Наши парни исхитряются, — пожимал плечами сидящий у самого края стола воин с кривым сизым шрамом поперек лица. — Несколько раз ходили с такими кугелями [204] Die Kugel — шар, ядро (нем.). на вервольфов, неплохое подспорье. Используем редко лишь потому, что больно шумно, а шуметь можно не всегда, да и драться приходится все больше либо в лесу, либо в городе, там особо со взрывами играться не с руки… Но точно вам говорю, ничего неисполнимого в этом нет; главное — не лупить по сумке с ними кулаком». «Посему конструировать с ним разрывные ядра не получится, — не дожидаясь вопросов, говорил кто-то. — Рванет прямо в стволе». «А что там изобретатель? — спрашивал человек в синем. — У него, сколь я помню, были идеи насчет совершенствования вещества или изготовления из него иного вещества, более удобного и более мощного?». Собеседник вздыхал и кривил губы, и снова вздыхал. «Досовершенствовался изобретатель. Насколько близок он был к своей цели, мы не знаем, а теперь уже и не узнаем. Снесло всю лабораторию вместе с записями, теперь наши люди работают сами, на основе его старых расчетов».

«Использовать вместо пороха для самого выстрела не выйдет?», — спрашивал человек в синем тапперте, и собеседник качал головой: «Стволы не выдержат, Ваше Высочество. Помните, как разнесло трибуны в Праге? Вот так же будет и со стволами. Пока не случится прорыва в усовершенствовании пушек — не стоит и пытаться. Подобрать нужную порцию вещества, само собою, можно, но какой смысл, коли по мощи выйдет, как тот же порох?». Человек в синем кивал, тоже тяжело вздыхая, и еще один собеседник неловко разводил руками: «Мы работаем над сплавами, но пока идет не слишком хорошо. То, что мы сделали сейчас, усовершенствовав купленное у Ордена — я вас уверяю, это уже лучшие пушки в Европе, стоит что-то изменить — и потеряем либо в мощи, либо в дальности, и уж наверняка в точности. Дальше надо думать, долго думать, пробовать, испытывать… К Австрии не успеем, даже если в ближайшее время будут какие-то успехи, а они покамест не сильно вдохновляют. Это дело многих денег и не одного года времени». «Людей подготовить куда быстрее, — наставительно вклинивался человек со шрамом и усмехался, и шрам тянул верхнюю губу в сторону, делая усмешку похожей на оскал. — Человек может всё, Ваше Высочество, помните? Даже то, чего не могут пушки». Человек в синем молчал, раздумывая, потом решительно вздыхал и оглядывал сидящих напротив. «Отберите людей. До последнего не говорить, зачем. Подготовку вести вдалеке от прочих, тайно, будущим кугельверферам [205] От werfen (нем.) — «метать». «Метатели шаров/ядер». дать четкие указания: о происходящем — не распространяться». «Будем гонять на пушечном стрельбище», — кивал один из собеседников, и солнце смотрело в окно, равнодушно освещая озабоченные лица.

А потом солнце смотрело, как великаны стояли в ряд, а перед ними прохаживался человек с хмурым лицом, и вот теперь оно снова это видело — те же великаны, бегущие вперед, те же взрывы, расцветающие теперь не в вытоптанной траве, а в гуще людских тел…

Перед тем, как тучи сомкнулись, обратившись сплошным беспросветным покровом, солнце успело увидеть, что великаны больше не взмахивают руками, а тянут из ножен короткие мечи, и две темных массы внизу, на стылом поле, сходятся одна с другой, как волна с каменистым морским берегом во время свирепого зимнего шторма.

А потом пришел и сам шторм. Темные тучи почернели, ледяная пыль разгорячилась, и солнце приготовилось услышать молнию — и снова замерло растерянно, ибо не было молнии, не разразилось напряжение вспышкой, не загремело в небесах; далеко внизу, под тучевым ковром, зашипев, вдруг возник плюющийся искрами огненный шар, потом еще один, чуть дальше — еще и еще, шары росли и светлели, теряя огненный окрас, и когда один из них стал ярко-голубым, он сорвался с небес вниз, с шипением и оглушительным треском врезавшись в наступающее войско.

Следом за ним сорвался второй и третий, и над полем снова прокатился грохот, будто все пушки обеих сторон заговорили разом, и вспыхнуло пламенем и искрами, и человеческие тела скомкало, расшвыряло, поломало, как старых кукол, смяв строй. Еще четыре шара низринулись из поднебесья, но на полпути вдруг замедлились, застопорились, закрутившись на месте, будто угодив в невидимый смерч. Три из них, точно запущенные такой же незримой мощной рукой, развернулись и ухнули в австрийское войско, а четвертый зашипел, побелел, вспыхнул над головами, распластавшись вскипевшим огненным покровом, и исчез.

Солнце не видело, что творится там, под пологом теряющих напряжение туч, но это было уже неважно — теперь происходило то, что оно видело бессчетное количество раз за все те столетия, что вставало над полями, холмами, рощами и лугами: две лавины, ощетиненные сталью, врезались друг в друга, и человеческие жизни и судьбы таяли, растворялись в этом море мечей, доспехов и голосов, сливаясь в единые множества, в легионы, отряды, крылья, фланги. Земля, промерзшая за ночь, не желала впитывать кровь, и ноги съезжали по вязкой жиже, запинались за тела и обороненное оружие, бойцы оступались и оскальзывались, кто-то падал, кто-то исхитрялся устоять, где-то хрипели раненые и задавленные, надсадно кричали живые, заглушая грохот, лязг и скрежет.