Синтия Хэнд - Неземная [litres]

Я смотрю на нее, и в этот момент до меня доходит, как много мама мне не рассказывает.

– Ты лгала мне, – говорю я. – Я рассказываю тебе все, а ты мне врешь.

Она встречается со мной взглядом. Ее явно удивили мои обвинения.

– Это неправда. Просто есть вещи, которые…

– Сколько потомков ангелов живет в Джексон-Хоуле?

Кажется, ей не понравился мой вопрос. И видимо, поэтому она на него не отвечает.

Я подхватываю рюкзак, который бросила на пол кухни, и направляюсь в свою комнату.

– Подожди, – восклицает мама. – Мы еще не закончили разговор.

– На мой взгляд, тут разговариваю только я.

– Клара! – раздраженно кричит она мне вслед. – Если я тебе что-то не рассказываю, то только ради твоей безопасности.

– Я этого совершенно не понимаю. Как неведение защитит меня?

– Что еще сказала тебе Анджела?

– Ничего.

Я захлопываю за собой дверь. Снимаю пальто и бросаю его на кровать, борясь с желанием закричать, или заплакать, или и то и другое вместе. Успокоившись, я подхожу к зеркалу и вызываю крылья, а затем выставляю их перед собой, чтобы получше рассмотреть перья. «Они практически белые», – думаю я, проводя по ним рукой. Не как свежевыпавший снег, с которым сравнивала мама, но все же белые.

Хотя и не настолько белые, как у Анджелы.

Я слышу мамины шаги в коридоре. Она останавливается перед дверью в мою комнату. И я жду, что она постучит или войдет и скажет, что ради моей безопасности больше не хочет, чтобы мы с Анджелой общались. Но она этого не делает. Вместо этого, простояв там пару мгновений, она тихо уходит.

Подождав несколько минут и убедившись, что мама спустилась вниз, я крадусь по коридору в комнату Джеффри. Он сидит за столом перед ноутбуком и, видимо, с кем-то болтает. Увидев меня, он что-то быстро печатает, а потом вскакивает и смотрит мне в лицо. Я убавляю громкость на музыкальном центре, чтобы хотя бы слышать свои мысли.

– Ты сказал ей, что скоро вернешься? – с ухмылкой говорю я. – Кстати, как ее зовут? И даже не вздумай все отрицать. А то я начну выспрашивать об этом в школе, и все выйдет еще более неловко.

– Кимбер, – тут же отвечает он. – Ее зовут Кимбер. – Выражение его лица все такое же равнодушное, но уши слегка краснеют.

– Красивое имя. Кажется, она блондинка?

– Ты пришла сюда поприкалываться надо мной?

– Ну, это довольно весело, но я пришла сюда по другому поводу. Я хотела кое-что тебе сказать.

Я убираю кучу грязного белья с кресла и сажусь. И чувствую, как на мгновение сжимается горло от того, что я собираюсь нарушить мамино правило: «Не рассказывай ничего своим детям». Но мне надоело тыкаться в темноте. Меня охватывает злость. На все вокруг, на свою дерьмовую жизнь и на всех людей в ней. И я не хочу больше сдерживаться.

– В Анджеле Зербино течет ангельская кровь, – говорю я.

– В ком? – через секунду спрашивает он.

– Десятиклассница, высокая, длинные черные волосы, как у эмо, золотистые глаза. Всегда ходит одна.

Он задумчиво смотрит в потолок, словно мысленно рисует образ Анджелы.

– Откуда ты знаешь, что в ней течет ангельская кровь?

– Она сама мне об этом сказала. Но это неверный вопрос, Джеффри.

– То есть?

– Тебе бы следовало спросить, почему Анджела решила сказать мне, что в ее жилах течет ангельская кровь. И если бы ты задал мне этот вопрос, я бы ответила, что она рассказала мне об этом, потому что знала, что я такая же.

– Что? Как она об этом узнала?

– А вот это правильный вопрос, – говорю я, а затем наклоняюсь вперед. – Она видела, как ты в прошлом месяце победил всю команду по спортивной борьбе. Видела, как ты сразил Тоби Джеймсона, который весит килограммов девяносто, и даже не вспотел. И она сказала себе: «Ого, этот парень отличный боец, должно быть, он ангел».

Его лицо бледнеет. И я чувствую легкое удовлетворение. Конечно, я не упоминаю некоторые неприятные детали: о своей глупости про птиц, о французском языке и о том, как пялилась на ее футболку с ангелами, так ловко угодив в ее ловушку. К тому же именно Джеффри сыграл решающую роль. Лишь увидав его на борцовском коврике в тот день, Анджела убедилась, что мы не обычные люди.

– Ты рассказала маме?

От одной мысли об этом его лицо слегка зеленеет. Ведь стоит мне это сделать, и для Джеффри наступит конец света. Ни спортивной борьбы, ни бейсбола весной, ни футбола осенью, ничего из того, о чем он мечтал. Скорее всего, его накажут до отъезда в колледж.

– Нет, – отвечаю я. – Хотя рано или поздно она сама начнет задавать вопросы.

Если подумать, то странно, что она еще этого не сделала. Возможно, ее источники уже сообщили ей обо всем.

– Но ты расскажешь ей? – спрашивает он так тихо, что я едва слышу его из-за музыки.

Выражение его лица такое жалкое, что гнев, который охватывал меня еще несколько мгновений назад, сменяется опустошением и печалью.

– Нет. Но мне захотелось рассказать тебе. Не знаю почему. Просто захотелось, чтобы ты об этом знал.

– Спасибо, – говорит он.

А затем невесело усмехается.

– Не благодари. Не за что. Серьезно. – Я встаю, чтобы уйти.

– Я чувствую себя обманщиком, – говорит он. – Все грамоты и медали, которые я выиграл в Калифорнии, ничего не значат. Как будто я принимал стероиды, сам этого не зная.

Я прекрасно понимаю, что он имел в виду. Именно поэтому я и бросила балет, хотя и любила его. Вот почему я не стала заниматься им в Джексон-Хоуле. Мне казалось это нечестным, ведь мне с такой легкостью и естественностью давалось то, ради чего другим приходилось много работать. И я решила, что несправедливо лишать их внимания из-за того, что у меня такое огромное преимущество. Поэтому я бросила балет.

– Но когда я сдерживаюсь, то чувствую себя фальшивкой, – объясняет Джексон. – И это еще хуже.

– Знаю.

– Я не стану этого делать, – говорит он.

Я смотрю в его убийственно-серьезные серые глаза. Он сглатывает, но выдерживает мой взгляд.

– Я не стану сдерживаться. Не стану притворяться кем-то другим.

– Даже если это может подвергнуть нас опасности? – отводя взгляд, спрашиваю я.

– Какой опасности? Анджела Зербино опасна?

Я открываю рот, чтобы рассказать ему о Чернокрылых. Что есть плохие ангелы, охотящиеся на таких, как мы, чтобы завербовать или убить. Что есть оттенки серого, о которых мы раньше не знали. Ведь он обязан об этом знать. Но его глаза умоляют не отнимать у него больше ничего.

Мама сказала нам, что мы особенные, но с этим «подарком» в комплекте идет война между ангелами. Возможно, мне и самой не хочется, чтобы у меня отнимали что-то еще. Возможно, мне не хочется быть удивительной, или летать, или говорить на каком-то странном ангельском языке, или спасать какого-то парня, а вместе с ним и мир. Мне просто хочется быть человеком.