Терри Пратчетт - Платье цвета полуночи

— Они пришлындрили с лопатами к кургану Фиглей, госпожа. Я — слуга закона, госпожа. Я в жизни не зырил кургана, покуды не познакомился с этими достойными господарями, и всё-таки у меня кровь вскипает, госпожа, вскипает, и бурлит, и бульбулькает. Тяжко тудумкает сердце моё, учащается пульс мой, ходит ходуном моё грызло, точно драконья дыхалка, при одной только мысли о том, как лопата из светлой стали впивается в глину Фиглевого холма, и крушит, и кромсает, и режет. Я бы убил того, кто это сделал, госпожа. Я бы убил его до смерти и гнался за ним через всю его следующую жизню, чтобы убить ещё раз, и снова, и вдругорядь, и ещё один рядь, ибо всем грехам грех — истребить целый народ, и только одной лишь смертью его не искупишь. Однако ж, как я есть вышепоозначенный слуга закона, я оченно надёжусь, что нынешнее недоразуменье поразрешится без прибегания к повальной резне и кровопроливанию, и не возникнет нужды в криках, стенаниях и рыданиях, и не придётся человеков по кускам пригвоздявывать к деревам, как того вовеки не зырили, дыкс? — И Чокнутый Крошка Артур, держа обычную полицейскую бляху на манер щита, воззрился на Тиффани потрясённо и вместе с тем вызывающе.

Но Тиффани была ведьмой.

— Я скажу тебе кое-что, Чокнутый Крошка Артур, — промолвила она, — а ты должен меня понять. Ты вернулся домой, Чокнутый Крошка Артур.

Бляха выпала из крохотной руки.

— Ах-ха, госпожа, теперь я понял. Стражникс не должон грить тех словес, каковские я только что брякнул. Стражникс должон толковать про судей, и присяжных, и тюрьмы, и приговоры, а ещё должон грить «нет» самосудничеству. Так что я сдам свою бляху, точнякс, и останусь тута, в своём народе, хотя, должон уточнить, ги-гиеньи стандарты поблюду всяко получшее.

Толпа Фиглей разразилась аплодисментами, хотя Тиффани отнюдь не была уверена, что они в большинстве своём понимают концепцию гигиены — или, если на то пошло, концепцию соблюдения закона.

— Я даю тебе слово, что к кургану больше никто не притронется, — проговорила Тиффани. — Я за этим пригляжу, ясно?

— Дыкс, ладно, — чуть не плача, отозвался Чокнутый Крошка Артур, — это всё очень даже хорошенно, госпожа, но что приключнётся за твоей спиной, пока ты лётаешь над холмами тудыть-сюдыть по своим важнецким делищам? Что приключнётся тогда?

Все взгляды обратились на Тиффани, включая козьи. Ведьма давно уже такого не делала, потому что считала дурным тоном, но теперь она схватила Чокнутого Крошку Артура и подняла на уровень глаз.

— Я — карга холмов, — произнесла она. — И я клянусь тебе и всем прочим Фиглям, что дому Фиглей никогда больше не станут грозить холодным железом. Я никогда не повернусь к дому Фиглей спиной: он всегда пребудет у меня перед глазами. И пока это так, никто из живущих ныне не прикоснётся к нему, если хочет и далее пребывать в числе ныне живущих. А если я не сдержу слова, данного Фиглям, да протащат меня через семь кругов ада на метле из острых гвоздей.

Строго говоря, признавала про себя молодая ведьма, это всё по большей части пустые угрозы, но Фигли считали, что клятва — это не клятва, если в ней маловато грома, молнии, похвальбы и кровищи. Кровь каким-то образом помогала клятву узаконить. «Я позабочусь о том, чтобы к холму никто больше не прикасался, — думала Тиффани. — Теперь Роланд мне ни за что не откажет. Кроме того, у меня есть тайное оружие: доверие и симпатия юной леди, которая вот-вот станет его женой. В подобных обстоятельствах у мужчины просто нет шансов».

Вполне успокоенный, Чокнутый Крошка Артур радостно заявил:

— Хорошенно сказано, госпожа, и могу ли я, воспользовавшись случаем, от имени моих новых друзей и родичей поблагодарствовать тебя за то, что растолковала всё в детальности насчёт свадебных женихательств? Было оченно интересно, особисто тем из нас, кто в таких делах не бум-бумс. Кой-кто гадал, а нельзя ли вопросы поспрошать.

Когда тебе угрожает призрачный ужас — хорошего мало, но отчего-то мысль о Нак-мак-Фиглях, расспрашивающих о подробностях супружеской жизни, вдруг показалась ещё страшнее. И нет смысла объяснять, почему она ничего объяснять не станет; Тиффани просто сказала «нет» голосом, в котором звучала сталь, и очень осторожно поставила Артура на землю. И добавила:

— Вам не следовало подслушивать.

— Почему нет? — удивился Туп Вулли.

— Потому что! Объяснять я ничего не буду. Просто — не следовало, и всё тут. А теперь, господа, мне бы хотелось заняться своими делами, если не возражаете.

Конечно же, несколько Фиглей за нею всё равно увяжутся, подумала про себя Тиффани. Они всегда за ней приглядывают. Девушка снова поднялась в парадный зал и уселась поближе к громадному очагу. Даже поздним летом здесь царил холод. Повсюду, утепляя собою стылый камень стен, висели гобелены. Самые обыкновенные, как везде: одни воины в доспехах грозили другим воинам в доспехах мечами, луками и секирами. Учитывая, что битва — дело шумное и быстрое, храбрецам, по-видимому, приходилось каждые две минуты прекращать бой, чтобы дамы-гобеленщицы успевали запечатлеть их подвиги. Тот, что висел у самого очага, Тиффани знала наизусть. Да и все дети знали. Историю изучаешь по гобеленам, если найдётся рядом какой-нибудь старик, чтобы объяснить происходящее. Но в целом, когда она была совсем маленькой, ей куда больше нравилось сочинять истории про разных рыцарей, вот, например, про того, который бежит со всех ног, пытаясь догнать своего коня, или вот про этого, которого конь сбросил, а поскольку шлем на нём заострённый, теперь бедолага торчит вверх ногами в земле, а даже в детстве все понимали: на поле битвы это положение незавидное. Все эти фигуры — что старые друзья, застывшие недвижно в войне, от которой в Меловых холмах не сохранилось даже названия.

И… внезапно появилась ещё одна фигура, фигура, которой прежде здесь не было: и этот человек бежал к Тиффани через всё поле битвы. Девушка неотрывно уставилась на него; тело её властно требовало выспаться, причём немедленно, а бодрствующие частички мозга настаивали: сделай хоть что-нибудь! Рука её выхватила тлеющее полено, лежащее у границы огня, и, нацелившись, занесла над гобеленом.

Ткань совсем обветшала от старости. Она вспыхнет, как сухая стерня.

Теперь чёрный человек ступал осторожно. Девушка пока что не различала деталей — да и не хотела. Рыцари на гобелене были вытканы без учёта перспективы: плоские, точно на детском рисунке.

А вот чёрный человек, сперва — всего-то навсего штрих на заднем плане — по мере приближения вырастал всё больше, и вот… Тиффани уже рассмотрела его лицо и пустые глазницы: даже отсюда было видно, как меняется их цвет, когда он проходит мимо одного одоспешенного рыцаря, затем второго, третьего… а вот он снова побежал, он растёт… Уже потянуло вонью… Сколько может стоить такой гобелен? Имеет ли она право его уничтожить? Теперь, когда эта тварь вот-вот из него выйдет? О да, о да, имеет!