Евгений Щепетнов - Время зверей [СИ]

А вот я бы поверил. В своей жизни встречал всяких уголовников, в том числе и авторитетных, по типу Костыля. И вот что заметил — дураков среди авторитетов нет. Среди «пехоты» — сколько угодно, это ведь пушечное мясо, а чтобы добраться до верха, занять место в уголовной иерархии — тут одних мускулов и «духовистости» не хватает. Тут надо еще и мозги. А что лучше всего развивает мозги? Конечно, книги. Да и срок свой мотать с книжкой как-то поинтереснее.

Ну ладно, будем считать — контакт со смотрящим налажен. Хотя я в этом совсем даже не уверен. Уголовник соврет — как высморкается. Кто я ему? Мент поганый, которого обмануть сам бог велел. Никакие договора с ментами не возможны — по определению. Менты кидают, и ментов кинуть — святое дело. Да и вообще я не верю матерым уголовникам — на генетическом уровне не верю. Человек, который поставил своей профессией грабеж, воровство, обман, мошенничество — по определению не может быть нормальным человеком. Это мое мнение, знаю, что в жизни всякое бывает, но вот такие как Костыль — точно не заслуживают доверия.

Тут ведь еще как — все подобные типы делят людей на две категории: это они сами, «черная масть», и все остальные, которые им «должны по-жизни». Не люди, можно сказать. А нелюдей можно кинуть, и вообще делать с ними что угодно. Человек, гордящийся тем, что он «бродяга по-жизни», и что у него ничего нет — как он может быть нормальным человеком?

До вечера больше ничего не произошло. Я подремывал, прислушивался к камерному шуму, а когда принесли ужин (клейкую перловку на воде и кусок хлеба) — получил свою пайку и механически, стараясь не ощущать вкуса этого клейстера — все съел.

Вечером случился небольшой скандал — кого-то били, он визжал, когда его загоняли под нары, что-то важно вещал смотрящий — вроде как поймали этого типчика на крысятничестве, из «сидора» банку тушенки тиснул — но я не прислушивался. На кой черт мне это все безобразие? И только когда шум стал нарастать, решил поинтересоваться — что же все-таки происходит. А происходило вот что: этого парня смотрящий решил наказать, и наказать не просто так — его собирались искалечить. Копчик ему сломать.

Слышал я про такую мерзость — берут человека за руки, за ноги, приподнимают, и с размаху сажают на пол. Копчик ломается, человек становится инвалидом на всю оставшуюся жизнь.

Парню на вид лет двадцать, тощий, патлатый, что сейчас, во времена лысых спортсменов-бандюков выглядит совсем уж вызывающе. Парень вопит, рыдает, из его воплей разбираю только то, что он ничего не брал, что на него наговорили, и что банка, которую у него нашли ему подброшена.

Мне стало противно. Парнишка явно не был похож на «крысу». Какая к черту из него крыса, типичный ботаник! Как он вообще тут оказался, в СИЗО?! Сцука ну что за система такая — следаки арестуют подозреваемого, и он месяцами сидит в камере, дожидаясь, когда у следователя дойдут до него руки! А следак — в отпуск отправился на сорок пять дней! А когда вышел — дел невпроворот! А потом пишет в прокуратуру на продление срока содержания под стражей — ибо обвиняемый опасен и может куда-нибудь слинять! А ему, следаку, просто плевать на работу и он делает ее через пень колоду! А человек-то сидит! Без всякого решения суда сидит! Возможно — еще и невиновный!

Ну вот чем этот патлатый опасен?! Он опасен только тараканам, какого черта его-то держать в СИЗО, отнимать место у тех, кто на самом деле тут должен быть? Вот такие, как Костыль и его «торпеды»!

— Смотрящий! — я и сам не поверил, услышав свой голос. Ну какого черта мне надо?

— Чего тебе…Самурай!? — Костыль не сразу оглянулся, посмотрел на меня с неприязнью и вызовом — Хочешь вписаться за крысу? Кто впишется за крысу — сам крыса!

— Придержи метлу, Костыль! — я спрыгнул с нар, и подошел к столу, за которым сидел смотрящий — Ты уверен, что он виноват?

— Если бы не был уверен — не говорил бы! Его пацаны накрыли, он скрысил у Михея банку тушенки! Так что не лезь куда не надо! Не твое это дело!

— Я не брал! Он нарочно! Михей — нарочно! — захлебнулся криком бледный, как мел парнишка — Я ему носки не отдал и майку! Он требовал! И передачу требовал! Я не отдал! Вот он и устроил мне подлянку!

— Чо ты брешешь, козлина?! Ты чо туфту гонишь?! Какие нахрен носки?! Мне западло от тебя, петуха, что-то брать! Слышь, братва, порожняк он гонит! Фуфло! И Джем видал, как он у меня в сидоре лазил, и Сергунь! Видали, пацаны?

— Видали! Внатури, видали! — загундосили два вихлястых лысых парня, на лицах которых интеллект не оставил совершенно никакого следа. Впрочем — как и на лице Михея — корявого мужичка лет тридцати с бегающими глазками, которого лучше не встречать темной ночью в подворотне. Типичный «бродяга по жизни», «социально близкий», как таких называли в тридцать седьмом году. Поколения предков-алкоголиков создали такой вот тип человека, для которого камера СИЗО как дом родной, который лишен любых моральных устоев, и для которого существует только один жизненный закон: «Ты сдохни сегодня, ну а я — завтра».

— Смотрящий, я предлагаю устроить расследование — правда он брал банку, или это навет на него. Я тебе уже говорил, что могу определить — врет человек, или нет.

— Ты чо, все от своих ментовских привычек не можешь отстать? — Костыль криво усмехнулся — Да какая тебе вера?! Ты мент! Мусор! Мусорам верить нельзя!

— Ты что, боишься, Костыль? — я тоже криво, максимально мерзко ухмыльнулся — Боишься, что твои дружки на самом деле на парня напраслину возвели? Оболгали его? А если я сделаю так, что виновный сознается, сам скажет, что виноват? Тогда поверишь? И еще — а скакой стати Михей назвал парня петухом? Что, парнишка на самом деле опущенный?

— Нет. Не петух. Но это его дело — спросить за базар. Ты-то какого за него впрягаешься? Сейчас он должен ответить — за себя! Вот ответит — пусть потом и спросит за петуха. А не спросит — значит, петух и есть.

— Ты не ответил, смотрящий. Если виновный сам скажет, что он виноват, поверишь? Что тогда сделаешь, по закону?

— Крыса — должен быть наказан. Если Михей погнал на Жирдяя по беспределу — он сам крыса. Только это все фуфло! Жирдяй — крыса!

— Еще раз спрошу — ты позволяешь учинить расследование? Ты поверишь, если виновный сам признается?

— Если сам признается — поверю! И накажу виноватого! — Костыль побагровел, и было видно — он едва сдерживается, чтобы не взорваться.

— Все слышали? — повысил голос я — все в хате слышали? Костыль разрешил учинить расследование, узнать, кто крыса!

— Слышали! Слышали! — загудела замершая от предвкушения спектакля камера. Я просто-таки чувствовал жадный, злобный интерес этих людей, лишенных развлечений, радостных тем фактом, что беда случится не с ним, а с кем-то иным. Им было хорошо! Они были едва ли не счастливы! Театр! Большой и малый…