Анна Бахтиярова - Неприятности по обмену

Объяснить подробности не позволил шквал голосов.

— Поговори у меня, хулиган!

— Покалечила! Покалечила! Драчунья!

— Камеры? Камеры по вам троим плачут!

У Мики задрожали губы. Разве так можно? Не разобрались, а накидываются, как акулы. Это Света — драчунья. А она…. она… обыкновенная трусиха.

— Тоже мне защитник нашёлся, — скривилась бабушка, затеявшая ссору. Тряхнула головой, и шляпка перекосилась сильнее. — В женихи записался?

От неожиданности Тёма не нашелся, что сказать, а из-за спин старушек выглянул мальчишка лет шести в коротеньких штанах. Заливисто засмеялся, показывая пальцем.

— Жених, — шепеляво повторил он слова бабушки. — Жених и невеста!

Щёки Мики заалели. Тёма тоже залился краской, веснушки стали темно-коричневыми, почти чёрными. Одна Таня не растерялась. Посмотрела на пожилых дам снисходительно и покрутила пальцем у виска. Те заохали, запричитали. Мике не хватило сил смотреть на новую волну негодования. Она взлетела на крыльцо в два прыжка и принялась рыться в сумке в поисках круглого ключа от дымохода. То есть, домохода. То есть…. Ох, она опять забыла слово!

— Держи, — сбежавший от старушек Тёма достал ключ быстрее Мики. — Таня! — он повернулся к сестре, с каменным лицом выслушивающей град претензий. — Идём!

Девочка гордо расправила плечи и вошла в подъезд, как королева.

— Какие же они странные, — изрекла она. — Придумывают небылицы.

— Небылицы, — согласились Мика с Тёмой в один голос.

Но друг на друга не посмотрели.

…Дома Мику поджидала новая напасть. В коридоре встретила бабушка Анфиса. Хмурая, как небо Моревии в шторм.

— Я ничего не сделала! — запротестовала самозванка звенящим голосом. Решила, старушка собирается ругаться, как соседки.

— Знаю. Мне рассказали. Хорошо, что вас со Светой камеры записали. Докажи потом невиновность.

— Надеюсь, её вылечат, — проговорила Мика, снимая жуткую уличную обувь под названием «кроссовки».

Она не кривила душой. Неприятно быть виновницей чьей-то болезни. Раз Полине не помочь, пусть хоть вредная девчонка поправится.

— Света очнулась, — обрадовала бабушка. — Чувствует себя хорошо. Но врачи оставили её в больнице. Хотят понаблюдать несколько дней. Они не понимают, что случилось. Выглядит Света здоровой, однако припадки просто так не случаются. Но я не об этом хотела поговорить.

Мика вытянулась струной. В голове вихрем пронеслись всевозможные предположения. Бабушка нашла зачарованную воду или огненные листы? Догадалась, что внучка фальшивая? Виктория вернулась в Обыкновению?

— Опять твой отец отмочил, — пожаловалась старушка горестно. — Думала, Коля гулять пойдёт, как всегда. А он сидит в твоей спальне и смотрит на картину. Не сморгнёт. Молчит, как рыба. Странный. Хуже, чем обычно. Может, ты до него достучишься. Меня он сегодня пугает.

Мика тоже побаивалась. Неизвестно, чего ждать от колдуна с поврежденным разумом. К тому же, она совсем не знала отца. Плохо представляла, на какие темы разговаривать, чтобы отвлечь от картины знаменитого родственника.

В спальню Виктории девочка вошла на цыпочках. Отец сидел на полу, обняв колени, и, не отрываясь, смотрел на трёх нарисованных дам. Светлые волосы растрепаны, как и утром. Подбородок не брит. На рубашке появилось свежее жирное пятно, а на локте синяк. Зато взгляд голубых глаз стал непривычно сосредоточенным, ясным.

— Папа? — позвала девочка осторожно.

Николас не ответил. Не обернулся.

Мика устроилась рядом. В окно заглянуло послеобеденное солнце. Желтые лучи гуляли по стенам и мебели, нежно касались работы гениального художника. Руди Флоренс блестяще владел магией красок. И дело не только в создании картин-пар, его работы завораживали. Вот и сейчас картина казалась волшебной. Солнечный свет наполнял её и снаружи, и изнутри. Краски яркие-яркие. Ещё чуть-чуть, и три дамы сойдут с полотна в спальню.

— Тебе нравится картина? — спросила Мика.

— Руди — гений. Опасный гений, — ответил Николас туманно.

Дочь мысленно с ним согласилась. Живя в Моревии, она слышала об экспериментах прадеда. Картины-пары сами по себе считались запредельным колдовством. Но Руди мечтал наделить их дополнительными возможностями. В книгах писали, некоторые колдуны, заходя внутрь полотен, видели всяческие чудеса, а иногда сами совершали особенные магические штуки — летали без крыльев или превращались в животных. Поэтому девочка и пробиралась тайком в картину с тремя дамами. Надеялась познать гениальную магию прадеда.

Вот и познала.

— Ты хорошо знал Руди? — Мика внимательно разглядывала отцовский профиль.

— Он был сумасшедшим, — произнес Николас после минутного раздумья. — Как и все гении. Мне пятнадцать лет исполнилось, когда дед погиб. Это случилось в «Радужной лагуне».

Девочка широко раскрыла глаза. Отец ответил так, словно не был болен. Может, картина на него благоприятно действовала? Но удивило не только это. Считалось, Руди Флоренс умер в родной Лесовии, а не на острове, где селились королевские любимчики.

— «Радужная лагуна», — повторила девочка с ненавистью. — Там живёт мама.

— Нет, — возразил Николас сердито. — Доминика живёт в «Жемчужной короне».

— Она там раньше… — начала Мика, но вовремя прикусила язык. Помолчала немного и решилась задать личный вопрос. — Ты любил маму?

Отец ответил не сразу. Голубые глаза наполнились льдом.

— Мы были счастливы. Недолго. Всё изменилось.

— Почему? — Мика, волнуясь, подалась вперёд.

— Нам с тобой пришлось уехать, — отец протянул пальцы к картине, словно хотел погладить. — В «Жемчужной короне» небезопасно.

— Для тебя? — у девочки задрожали руки.

На отца напали по дороге в Лесовию и наложили сложное заклятье.

Неужели, кто-то из бабушкиного замка?

— Нет. Для тебя. Я не мог забрать обеих. Только одну. Вторую пришлось оставить. Они должны были считать, что победили.

Хорошо, что Мика сидела, а то непременно бы упала. Она не поняла, о чьей победе говорил отец, но уловила главное. Только одну! А не обеих!

— П-п-почему… — язык заплетался от волнения и обиды. — Почему ты выбрал…

Скрипнули половицы. В спальню осторожно заглянула бабушка Анфиса. Она устала ждать и решилась на разведку.

— Как вы тут? — поинтересовалась старушка ласково. — Коля, я оладьи испекла. И варенье открыла. Малиновое. Твоё любимое.

Николас обернулся, растерянно посмотрел на женщину, приютившую его заколдованного и беспомощного. Едва взгляд оторвался от картины, черты лица стали спокойнее, а глаза наполнились дымкой. Тень настоящего Николаса Флоренса растворялась, уступая место «больному» Николаю Волкову.

— Малиновое! — возликовал он дурашливо. — Хочу малиновое!