Доминик Пасценди - Альвийский лес [СИ]

— Она говорит, воду надо поменять и подстилку. А то не будет с нами разговаривать.

Дорант немедленно согласился: это было самое меньшее, что он готов был сделать для своих пленников. Они обсудили техническую сторону вопроса: как сменить воду и почистить клетку, не рискуя побегом альвов. Асарау коротко объяснил альвам, что их просьбу собираются удовлетворить. Альвы переглянулись, и самец вдруг весь подобрался, повернувшись мордой к людям.

Харран язвительно усмехнулся и, повернувшись к выходу из той части дома, где жили его боевые слуги — и возле которого непринужденно болтались несколько из них — крикнул:

— Ребята, соберите мне здесь человек пять с рогатинами и сетью.

Дорант кивнул. Случайности и экспромты со стороны альвов были ни к чему.

Пока слуги бегали за сетями да рогатинами, двое дворян рассматривали альвов — самца, главным образом. Мало кто из людей мог бы похвастаться тем, что видел альва-самца так близко и остался жив.

Альв же поднялся на задние лапы и повернулся мордой к людям. Стоял он, чуть наклонившись вперед. Ростом он был — Харрану по кончик носа ("Мне, значит, по брови", - подумал Дорант). Узкий в груди, но с мощными передними лапами. Довольно длинный нос переходил в покатый лоб без какого-либо стопа, как у борзой. Тяжелые надбровные дуги выступали над большими глазами — цвета темной меди, таких у людей не бывает. Зрачки были круглыми, вопреки ожиданиям Доранта, который почему-то ожидал, что у альва зрачки будут как у змеи или кошки — хотя и видел уже его самку, у которой зрачки тоже были круглыми. Серая шерсть на груди от ключиц шла вниз, к животу, укорачиваясь, так что живот от пупка вообще был голым, и на его серой коже выделялись четко очерченные темно-коричневые пятна. У самки пятен на животе не было.

В самом низу живота темный, тонкий и довольно короткий член альва торчал снизу вверх, плотно, как у пса, прижатый к животу.

— Интересно, у него есть в члене косточка? — Спросил вдруг Харран.

Дорант пожал плечами и криво усмехнулся, поймав себя на том, что за мгновение до вопроса подумал о том же самом.

Шерсть на груди — что у самца, что у самки — была густой, шелковистой, но недлинной, и сквозь нее проступали темно-серые соски: у самца маленькие, у самки большие и остро выступающие, подпертые небольшими, но — по виду — твердыми молочными железами. Дорант удивился, что сосков было по два, как у людей, а не как у животных.

На передних и задних лапах большие пальцы были противостоящими, но короче, чем у людей. Когти на этих пальцах были широкими и плоскими, а вот на остальных — заострялись и выступали далеко за подушечки пальцев, слегка искривляясь.

Самка тем временем сама разглядывала людей. Дорант обратил внимание на то, что до сих пор не видел её глаз не прищуренными; раньше — и на площади, и здесь, во дворе, она как будто делала вид, что ей не интересно, что происходит вокруг. Сейчас же она смотрела на них с Харраном так же, как они на её самца.

Острые и довольно большие уши обоих альвов чутко шевелились. Солнце просвечивало сквозь них, подчеркивая причудливые узоры кровеносных сосудов. Между ушами у обоих дыбилась густая, толстая и по виду очень жесткая шерсть, как бы не щетина. У самца она была слипшейся то ли от крови, то ли от слюны его самки, которая, как рассказали дворянам охранявшие альвов слуги, зализывала его рану. Шерсть с макушки переходила на хребет густой гривой, заканчивавшейся между лопаток и одинаково длинной и густой у обоих.

Пришли шестеро боевых слуг Харрана, двое с сетями, остальные с деревянными рогатинами, какими ворошат сено. Харран велел прижать альвов к решетке, одной рогатиной за шею, другой за нижнюю часть туловища. Слуги просунули рогатины в клетку и начали отжимать альвов к дальней от себя стенке.

Самка мягко ушла в сторону, но была подбита под заднюю лапу, отчего неуклюже упала наземь. Самец отбил верхнюю рогатину, едва не своротив челюсть державшему её слуге ("Силён!" — подумал Дорант), а нижнюю перескочил. Он рванулся было вперед, к дверце клетки — но боевые слуги Харрана, не вчера рожденные, сумели зацепить его за туловище и тоже свалили на землю.

Дорант даже не успел увидеть, как самец, подпрыгнув, снова оказался на задних ногах; резким рывком он вырвал рогатину, втащил её в клетку и, развернув, ткнул в растерявшегося слугу. Тот, надо отдать ему должное, успел увернуться и даже устоял на ногах.

Харран, тем временем, выхватил свой меч и стремительным выпадом уткнул острие его в шею самки, неловко пытавшейся подняться, несмотря на прижавшую её к земле нижнюю рогатину.

— Скажи ему, что мы убьем его самку, если он будет сопротивляться, — обратился он к Асарау.

Тот, невозмутимый, как скала, зажурчал что-то высоким голосом.

Альв скосил глаза на самку, увидел меч у её горла, застыл на мгновение, а потом — с явным раздражением — отшвырнул рогатину, отвернулся и ушел в угол клетки. Харран кивнул и убрал меч в ножны.

— Асарау-ки, скажи им, чтобы они встали к стенам клетки, здесь и здесь. Мы их придержим рогатинами, пока будут чистить клетку. Скажи им: так надо, чтобы все чувствовали себя в безопасности, — сказал Дорант.

Асарау кивнул, задумался, а потом зажурчал снова.

Альв сверкнул глазами, но подчинился. Доранту сильно не понравились его напряженные мышцы, и он вытащил из-за пояса пиштоль.

— Асарау-ки, спроси альва, знает ли он, что это.

Новая порция журчания от Асарау. Альва вдруг кинулась к самцу, прижалась к нему, закурлыкала что-то тихо. Последовало такое же тихое журчание от альва. Расслабившиеся мышцы, поникшая голова.

Рогатины прижали обоих альвов к прутьям решетки. Прислуга — не боевые слуги, а пара парней деревенского вида, перепуганных до полусмерти — открыла дверь, сгребла подстилку граблями, вытащила ими же (не без приключений) корыто с грязной водой, которую тут же и сменила, затолкав корыто обратно. Лопатой выковыряли, что смогли, из отходов, вонявших в грязном углу. Засыпали (опять же, как смогли) свежую подстилку из соломы и широких листьев какого-то местного растения. Закрыли клетку.

— Отпускайте их, — скомандовал Харран.

И альвов отпустили.

Он объяснил себе потом, почему так получилось. Он был ещё не в форме, и от удара по голове, и от неожиданного плена, и от непривычной обстановки. К тому же он очень беспокоился за Аолли.

Поэтому, когда круглоухие притащили свои раздвоенные палки, вырезанные из цельного дерева и засушенные почти до звонкой костяной твердости, желтые и лишенные коры, Уаиллар не сообразил, что дверца клетки ещё не открыта. Он действовал на чувствах, не подумав. Сыграло свою роль и то, что Аолли, видимо, испугавшись, когда её стали оттеснять раздвоенной палкой вглубь клетки, принялась вырываться. Уаиллар тоже стал бороться — слишком рано. Надо было подчиниться, дождаться, пока откроют дверцу, и тогда сделать рывок. Круглоухие не успели бы перехватить его, в этом аиллуо был уверен.