Василий Криптонов - Солнцеворот

В очередной раз сменив цилиндр, Левмир бросился туда, где раздался отчаянный вопль. Превращение далось без усилий, он даже сам не понял, что случилось. Просто заметил, что пространство очень уж быстро пролетело мимо, и вот он уже стоит, целя в распахнутую пасть чудовища.

Стрела пробила горло, вылезла из шеи. Левмир увернулся от когтистой лапы и, забросив самострел за спину, выхватил меч. Теперь уже не растрачивал силы на огонь, просто рубанул сперва по коленям, потом — по животу, выпуская кишки наружу, и, когда волколак упал, опираясь на руки, одним ударом обезглавил его. Косматая голова покатилась в костёр.

Праздновать победу времени не было, и Левмир, убрав меч в ножны, опять доверился инстинктам. Инстинкты вампира вытесняли человеческие, что-то внутри необратимо менялось.

Левмир подпрыгнул так высоко, что с воздуха сумел окинуть взглядом всё поле битвы. Время будто замедлилось. Руки вскинули самострел, и стрелы полетели одна за одной, поражая волколаков, нападающих на людей. Стрелы пробивали головы, били в грудь, в живот, пронзали глаза, колени, впивались в «ладони» за миг до того, как удар страшных когтей обрушивался на очередную жертву.

Наконец, «цилиндр» опустел. Левмир быстро заменил его, но время оказалось потеряно. Земля стремительно рванулась навстречу, и Левмир встретил её обеими ногами. Побежал, выискивая цели в мешанине тел, выслушивая самые страшные в переплетении криков.

Увидел перекошенное лицо Зяблика. Перед ним валялась переломленная пополам догорающая ветка. Ворон сражался с двумя волколаками сразу при помощи своих «когтей». Его суровое лицо было сосредоточено, но скорость и бестолковая сила первых порождений Реки побеждали.

Левмир выстрелил трижды и, отбросив самострел, опережая стрелы, бросился в атаку с мечом. Первого волколака он рубанул просто чтобы добраться до второго. У второго отсёк лапу, которая едва не успела обрушиться на Ворона.

Добили волколака они вдвоём и, на миг замерев в круговороте битвы, посмотрели друг на друга. Левмир ничего не сумел прочитать в единственном черном глазу убийцы, но короткий кивок заметил и понял. Ворон был благодарен. Ворон, пожалуй, даже извинялся за то, как повёл себя утром.

Левмир ответил таким же движением. Ему тоже было за что извиниться — не перед Вороном, так перед собой и ещё кое-кем. Но это уже после, после. А пока — найти самострел, сменить «цилиндр» и — в бой. Убивать рычащих и визжащих тварей, защищать людей, которых больше защитить было некому. Людей, которые должны были умереть на совсем других берегах, в совсем другой битве.

Сколько тысячелетий назад ты в последний раз уставал от битвы?

Такая мысль то и дело одолевала Эмариса, была то почти веселой, то грустной, то тревожной. Ведь действительно, это несуразное побоище — его первое сражение за целую вечность. Если не считать некоторых совсем уже мелких стычек.

Да, несмотря на то, что сердце остановилось, Эмарис устал. Азарт первых минут боя давно испарился. Волколаки были тупыми тварями, неспособными думать дальше своего носа, и их убийство быстро превратилось в рутину.

Вспомнились старые времена, ещё до Первой Войны, когда их, будто самых обычных диких зверей, истребляли, теснили, гнали прочь от людских селений. И люди с охотой расплачивались за эту услугу толикой крови. Наконец, волколаки поняли, что у мира появились новые хозяева, и отступили.

Так вышло и в этот раз. Волколаки давно уже перестали огульно нападать на людей. Бродили кругами, выбирая момент поудачнее и — подставлялись под удары вампиров. Айри без устали метала огненные ножи, Левмир, растратив стрелы, крушил чудовищ мечом. Эмарис тоже не давал своему мечу скучать без дела. И когда над морем забрезжил рассвет, по рядам волколаков прокатился заунывный вой. Твари начали отступать под покров леса.

Один из них метался, прижатый Эмарисом к самому морю. Отпустить его?.. Нет, много чести. Да и чего он добьется, совершив этот «благородный» поступок? Отпустит тварь, созданную, чтобы убивать.

Эмарис поднял меч…

— Они уходят! — рядом появился Левмир, стал по правую руку. По левую образовалась Айри. Оба смотрели в сторону леса, и только Эмарис, не отрываясь, глядел на тушу волколака.

Кровь, теперь, в набирающем силу рассвете, казавшаяся алой, а не черной, вытекала из его ран и бежала извилистой дорожкой…

Дружный вопль потряс неприятный берег. Заключенные орали, празднуя свою первую победу. Несмотря на трупы, усеявшие землю, победили — они. И трупов волколаков было все-таки гораздо больше.

Левмир улыбался — что ж тут удивительного. С его постоянной верой в людей, верой, граничащей со слабоумием, сейчас самое время улыбаться. Даже хорошо, что улыбается, вспомнил, наконец, кто он такой и зачем. Перестал терзать себя мыслями ещё более глупыми, чем его же глупая страсть, дать имя которой Эмарис пока затруднялся.

Айри позволила себе лишь слабую улыбку. Эта девочка в свои годы повидала, быть может, побольше Левмира, кроме того, она была дочерью князя. И сейчас уже подсчитывала потери и прикидывала, как их дурацкая выходка отразится на дальнейшем.

Кровь волколака добежала до моря. Так торопилась, будто несла какую-то весть. Накатила волна и окрасилась алым. Море лизнуло, попробовало кровь и принялось жадно пить. Только, наверное, не того вкуса оно ожидало. И вот далеко-далеко раздался рокот.

— Что это? — спросил Левмир, повернувшись к Эмарису.

Эмарис молчал. Левмир проследил за его взглядом, прищурился, глядя в бескрайнюю морскую даль. Тщетно. Ничего он там не увидит, наивный мальчишка, а когда увидит, будет уже поздно. Но. Ничего он там не увидит, наивный мальчишка, а когда увидит, будет уже поздно. Но нет пути назад, а на этот путь Эмарис благословил его сам.

— Побереги радость до лучших времен, — тихо сказал Эмарис и, присев, сполоснул в морской воде лезвие меча. — Если они настанут…

Рокот повторился и стал громче. Казалось даже, по земле пробежала дрожь. Как будто что-то огромное ворочалось в глубокой норе, просыпаясь от тысячелетней спячки.

Давно уже отгремел своё пир, и усталые князья с приближенными разошлись по каютам. Торатис, так и не притронувшийся к вину этой ночью, стоял на верхней палубе «Князя князей» и смотрел в подзорную трубу на далекий берег. Лицо его было бледным и будто окаменевшим.

Услышав справа шаркающие шаги, Торатис оторвался от созерцания пляшущих на берегу смертников и повернул голову. Князь Абайат тоже был бледен, но по другой причине.

— Мальчишка, — прохрипел он. — Хороший. Но слишком… Горячий…

Торатис промолчал. У Абайата с собой тоже была подзорная труба, и, прильнув к ней, он присвистнул: