Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

Дама, сидевшая неподалеку от меня в старинном кресле, была так скромна — слишком скромна и слишком прекрасна, чтобы при ней, положив морду на ее колени, неотступно находился грех с глубоко запавшими горевшими красным огнем глазами — явное убийство. А вы, златовласая леди, разумеется, вы не могли совершить преступления — и все же ужасный зверь с желтыми глазами крадется от вас к одному из придворных кавалеров, а когда тот прогоняет зверя, он возвращается к вам. Одна из дам пытается улыбнуться, поглаживая мерзкую покрытую мехом морду чужого греха, но ее собственный грех, ревнуя, отталкивает чужака от ее руки. Вот сидит убеленный сединами вельможа, держа на коленях внука, а одно из огромных черных чудовищ лижет щеки мальчика, приучая его к себе. Иногда какое-то из привидений встает и пересаживается на другое кресло, но тут же свора его грехов пускается вслед за ним.

Бедные, бедные привидения! Сколько отчаянных попыток скрыться от своих ненавистных грехов они, должно быть, предприняли за эти два столетия, но грехи оставались при них — неотлучно и необъяснимо.

Внезапно один из них, казалось, учуял мою живую кровь и страшно залаял, и все, оставив своих хозяев, ринулись к нему. Эта тварь с высунутым языком унюхала мой запах у двери, через которую я вошел, и вся стая стала потихоньку подбираться ко мне, припадая к полу и время от времени издавая ужасный вой. Стало ясно, что дело зашло слишком далеко. Но они уже увидели меня, уже сгрудились вокруг, стараясь прыжком добраться до горла; и когда их когти коснулись меня, в голову мне пришли страшные помыслы, а душу охватили ужасающие желания. Пока эти создания прыгали вокруг, я строил злодейские планы, и делал это с несравненным коварством.

Убийство с огромными рдеющими глазами возглавляло покрытых мехом чудовищ, от которых я отбивался, пытаясь защитить горло. Вдруг мне пришло в голову, что хорошо было бы убить брата. Мне казалось немаловажным, что не было никакого риска понести кару. Я знал, где хранится револьвер. Выстрелив, я бы одел труп и обсыпал его лицо мукою, чтобы он сделался похож на человека, изображающего привидение. Это несложно. Я сказал бы, что он перепугал меня — а слуги могли подтвердить, что мы разговаривали о привидениях. Я прекрасно представлял себе, что и как надо сделать, оставалось продумать несколько мелочей. Да, когда я глядел в пылающую огнем глубину глаз этого существа, убить брата казалось мне просто прекрасным. Они затягивали, увлекали меня, но, собрав всю волю, я сумел произнести: «Если одна прямая пересекает другую, противолежащие углы равны. Пусть АВ и CD пересекаются в точке Е. Тогда углы СЕА, СЕВ в сумме составляют два прямых (теорема XIII). Углы СЕА и AED в сумме также равны двум прямым».

Я направился к двери за револьвером. Среди чудовищ поднялось ликование. «Но угол СЕА — общий, следовательно, угол AED равен углу СЕВ. Точно так же СЕА равен DEB. Что и требовалось доказать».

Теорема доказана. Логика и разум вновь восторжествовали в моей голове, темные воплощения греха исчезли, кресла со шпалерной обивкой стояли пустые. Сама мысль о том, что кому-либо может прийти в голову убить своего брата, представлялась мне невероятной.

Спустившись как-то раз на песчаный берег великого моря, увидел я Водоворот, который лежал ничком, подставив крылья свои под солнечные лучи.

— Кто ты? — спросил я его.

И он ответил:

— Мое имя Нуз Уана, Губитель судов. Я пришел сюда из Пролива Пондар-Оубеда, а обычай мой — приводить в волнение моря. Это я гнал Левиафана, когда тот был еще молод и силен: часто он проскальзывал у меня между пальцами и укрывался в зарослях буйных водорослей, что росли в сумраке на самом дне морском, под бушующими наверху штормами. В конце концов я поймал и укротил его. С тех пор я сижу в засаде между двух утесов, в глубинах океана, стерегу проход через Пролив, дабы не пропустить ни один корабль, пустившийся на поиски Дальних Морей. И лишь только покажутся упругие белые паруса на высоких мачтах, лишь только корабль покинет залитую солнцем гладь Знакомого Моря и, обогнув утес, войдет в темноту Пролива, поднимаюсь я с океанского дна, слегка пригнувшись, набираю воду Пролива полными горстями и швыряю ее над головой. А корабль летит вперед под песню матросов на палубе, и эта песня об островах заполняет гулом далеких городов пустынное море, но тут внезапно появляюсь я верхом на волне и, преградив путь, вздымаю над головой воды Пролива. Я подтаскиваю корабль ближе и ближе к своим ужасным ногам, а в ушах у меня сквозь грохот волн раздается последний вопль корабля, ибо в то самое мгновение, когда я увлекаю корабли на дно океана и сминаю их своими губительными ступнями, они издают последний вопль, и с ним уходит жизнь матросов и исторгается душа корабля. В последнем вопле кораблей звучит песнь матросов со всеми их надеждами и любовью, с шелестом ветра в траве и деревьях, что слышали они в лесу много лет назад, и со струями дождя, под которыми они росли, с душой высокой сосны или могучего дуба. Все это заключено в последнем вопле обреченного судна, и в этот миг можно было бы пожалеть высокий корабль, но чувство жалости дано лишь человеку, который сидит в уютном доме у камина и рассказывает страшные истории в долгие зимние вечера — тому же, кто свершает волю богов, жалость недоступна, и я, крепко зажав корабль над головой, тащу его к груди, а потом ниже, еще ниже, так что мачты оказываются на уровне моих колен, ниже и ниже тащу его, пока вымпелы и флажки не затрепещут у моих лодыжек. Тогда я, Нуз Уана, Губитель судов, поднимаю ногу и начинаю утаптывать все эти доски, и только жалкие обломки поднимаются на поверхность Пролива, а память о матросах и о тех, кого они любили, медленно опускается на дно пустынных, как прежде, морей.

Лишь раз в столетие, всего на один день, прихожу я на песчаный берег, чтобы отдохнуть и подсушить крылья свои на солнце — и высокие корабли могут пройти через никем не охраняемый Пролив, чтобы найти Счастливые Острова. Возвышаются Счастливые Острова посреди улыбчивых, залитых солнцем Дальних Морей — там матросы обретают счастье, ибо им уже нечего желать, а что возжелают они, то получат.

Ибо нет там всепожирающего Времени со стремительным бегом часов, нет бедствий, что исходят от богов и от людей. На этих островах души матросов воспаряют каждую ночь над миром, дабы отдохнуть от бесконечных странствий по морям, увидеть вновь далекие родные холмы и фруктовые сады на залитых солнцем равнинах, вернуться к неспешной беседе с душами древних. Но на заре грёзы с содроганием взмывают вверх и, трижды облетев вокруг Счастливых Островов, устремляются в мир людей и следуют за душами моряков, подобно тому как вечером за многоголосой стаей грачей летит, едва шевеля крылами, величавый журавль — но по возвращении душу ожидает пробудившееся тело, которому придется нести тяжкие дневные труды. Таковы Счастливые Острова, куда немногим удалось добраться — и лишь на краткий срок допускаются туда странствующие тени.