Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

— Твоя красота, — сказала дорога, — и красота небес, рододендронов и весны живет лишь в воображении Человека, и только в воображении Человека горы говорят друг с другом. Прекрасно лишь то, что видели человеческие глаза. Цветы рододендронов увянут и опадут, и весна уйдет безвозвратно. Красота живет лишь в мыслях Человека. Я каждый день несу его мысли из города в город. Мне известно, что такое Телеграф — хорошо известно. Мы с ним проходим вместе сотни миль. Труд Вселенной — строить города служить Человеку. По мне, например, перевозят товары из города в город.

— Мой малый поток, — заметил ручей, — тоже когда-то крутил мельничные жернова и молол муку.

— Верно, — сказала дорога. — Я помню. Но по мне перевозят дешевые товары из дальних городов. Труд Вселенной — строить города для Человека.

— Я очень мало знаю о нем, — ответил ручей. — Ведь у меня столько дел: перенести всю эту воду в море, а завтра или после — завтра по мне поплывут листья Осени. Море чудесное место. Я знаю о нем все, я слыхал, как о нем пели мальчики-пастухи, а иногда перед штормом ко мне прилетают чайки. Море все голубое, оно сверкает, в нем есть коралловые острова и острова пряностей, штормы и галеоны, кости Фрэнсиса Дрейка и жемчужины. Море гораздо важнее Человека. Когда я вольюсь в него, оно поймет, что я поработал на славу. Но я спешу, у меня много дел. Этот мост задерживает меня, когда-нибудь я снесу его.

— Не делай этого, — взмолилась дорога.

— Не бойся, — ответил ручей, — это будет не скоро, возможно, через несколько веков, к тому же у меня других дел хватает. К примеру, петь мою песню, которая гораздо красивее всех звуков, производимых Человеком.

— Все в мире делается для Человека, — не унималась дорога. — Главное — строить города. В море самом по себе нет ни красоты, ни тайны. Их выдумали люди, бороздящие его волны или мечтающие о нем дома. А твоя песня звучит день и ночь, год за годом, в ушах тех, кто родился в Реллисфорде. Ночью она вплетается в их сны, а днем проникает в душу. Но песня красива не сама по себе. Я увожу людей с твоей песней в душе далеко отсюда — я, могучая, пыльная дорога, — шагают по мне, превращая твою песню в музыку, и радуют города. Но Труд Вселенной совершается для Человека.

— Я не уверен в этом, — возразил ручей. — Мне бы хотелось знать наверняка, для кого мы трудимся. Почти не сомневаюсь, что для моря. Оно огромное и прекрасное. По-моему, море наш главный хозяин. Мне кажется, однажды оно переполнится романтикой и тайной, звоном судовых колоколов и шепотом холмов, который мы, ручьи и реки, ему приносим, и в мире не останется ни музыки, ни красоты — всему придет конец. Быть может, тогда все потоки соберутся в море, или же море вернет каждому из нас то, что скопилось у него за все эти годы: крохотные лепестки яблонь, траурные цветы рододендронов, все прежние отражения деревьев и воспоминания холмов. Но кто может знать наверняка? Нрав моря непредсказуем.

— Поверь, Труд Вселенной совершается для Человека, — твердила дорога. — Для Человека и его городов.

Кто-то неслышно подошел к мосту.

— Тише, тише! — произнес он. — Вы тревожите царственную ночь, которая, спустившись к нам в долину, гостит в моем доме. Кончайте спор.

Это был голос паука.

— Труд Вселенной — возводить города и дворцы. Но вовсе не для Человека. Что такое Человек? Он годен лишь на то, чтобы готовить города для меня. Творения его рук уродливы, а лучшие ткани грубы и слишком ярки. От него много шуму и мало толку. Он просто защищает меня от моего врага ветра, а я украшаю города, драпируя острые углы изысканными тканями, я один. Чтобы выстроить город, нужно от десяти до ста лет, еще пять или шесть веков его готовят для меня, а после я поселяюсь в нем и принимаюсь его украшать. Нет ничего прекраснее дворцов и городов: они тихи и этим напоминают звезды. Сначала в городах довольно шумно, там отвратительные прямые линии и грубые ткани, но вот приходит время для меня и моей работы, и города стихают и преображаются. Тогда я принимаю у себя во дворце царицу-ночь и потчую ее драгоценным прахом. Шлейф ее платья соткан из тишины, чело венчает звездная корона. В городе, где я поселился, дремлет старый одинокий страж. Его господа давно умерли, а у него нет сил прогнать тишину, заполнившую улицы. Завтра я пойду посмотреть, стоит ли он еще на посту. Для меня были построены Вавилон и скалистый Тир, и люди продолжают строить города! Труд Вселенной — возводить города, которые в конечном счете достаются мне.

Выскользнув незаметно из дальних таинственных стран, на парижские улицы опустился вечер; все дневное сжалось, укрылось во тьме, прекрасный город вдруг странно преобразился, и в душах людских тоже произошла перемена. Среди огней и музыки, в молчании и мраке возникала иная жизнь, жизнь, которой ведома лишь ночь; из домов крадучись вышли серые и черные кошки, неслышно двинулись в тишину; на окутанных сумраком улицах замелькали неясные тени. В этот час в убогом переулке возле Мулен-Руж умерла Травиата; умерла не в отмеренный Богом человеку срок — нет, она навлекла на себя смерть грехами своими. Но душа ее слепо блуждала по улицам, где прежде грешила Травиата, пока не натолкнулась на стену Собора Парижской Богоматери. Оттуда душа ринулась ввысь, как взлетающая над приморским утесом водяная пыль, и устремилась в Рай, где ее ожидал Суд Божий. В мечтательном полусне я посмотрел на небо, и мне почудилось, что как только Травиата предстала перед неоглядным Судом, с дальних Райских холмов понеслись облака и, собираясь над главою Божией, образовали большую черную тучу; быстро бежали облака, словно ночные тени, если раскачивать во тьме фонарь; их наплывало все больше и больше, еще и еще, но, хотя число их росло, туча над самой главой Божией не ширилась, а лишь чернела. И нимбы над головами святых опускались все ниже, сужались и бледнели, хор серафимов звучал неувереннее и глуше, а блаженные внезапно прекратили свои беседы. И омрачился лик Господа, и тогда серафимы отвернулись и оставили Его, а за ними и святые. И изрек Господь повеление Свое, и по Его повелению медленно восстали сквозь облака, ковром устилающие Рай, семь огромных ангелов, и жалость была на их ликах, а глаза их были закрыты. И тогда свершил Господь суд свой, и померк Райский свет, и прозрачные лазурные окна, а также окна алые и изумрудные, глядящие на мир, потемнели, стали бесцветными, и я ничего больше не мог видеть. И тогда вышли из небесных врат семь огромных ангелов и обратили лики свои к Аду; четверо несли с собой юную душу Травиаты, один же ангел шел впереди, а еще один позади всех. Могучим шагом прошли эти шестеро долгий, покрытый пылью Путь Проклятых. Но все это время летел над ними седьмой ангел, и в перьях на его груди отражались отблески адского пламени, а от шестерых застилала его пыль той страшной дороги.