Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

Вот уже сто лет прошло с тех пор, как умер капитан, а старина Билл благополучно вернулся на берег. Однако проклятье капитана, похоже, все еще действует на беднягу Билла, потому что за это время он не только не умер, но и ни капельки не состарился. Бедный старина Билл!..

Когда рассказ моряка был закончен, все его странное обаяние куда-то пропало. Все мы вскочили на ноги и бросились прочь из таверны, оставив его одного.

Дело было не только в том, что рассказ его был отвратителен. Страшен был его взгляд и ужасна та легкость, с какой его голос перекрывал грохот дождя и завывания шторма за стеной. Вот почему я решил никогда больше не приходить в этот приют моряков — старую таверну на морском побережье.

Не так давно я шел по Пикадилли, размышляя о песенках, знакомых нам с колыбели, и сожалея о том, что исчезла романтика.

Проходя мимо магазинов, я видел их владельцев в черных сюртуках и черных же шляпах, и в голове у меня вертелась строчка из детской песенки: «Красны камзолы лондонских купцов…»

Улицы выглядели буднично, уныло. Вряд ли что-нибудь может преобразить их, подумалось мне. Тут мои размышления были прерваны собачьим лаем. Казалось, лают все собаки, любые, не только маленькие шавки, но и большие псы. Морды их были повернуты к востоку, откуда я шел. Обернувшись, я увидел, как посреди Пикадилли, почти сразу же за стоянкой такси, шли высокие, поразительного вида люди в живописных одеждах. Смуглая кожа, темные волосы, почти у всех непривычной формы бороды. Они шли медленно, опираясь на посохи, протянув руку за подаянием.

Это в город пришли бродяги. {23} 23 … в город пришли бродяги . — Название оригинала «The Beggars». Возможно, экзотические образы бродяг в рассказе навеяны детской песенкой: «How the Beggars Came to Town» Hark, hark, the dogs do hark, The beggars are coming to town: Some in rags, and some in tags, And some in velvet gown. «Попрошайки» Лают собаки! В город во мраке Идет попрошаек стая — Кто в рваной одежке, Кто в драной рогожке, Кто в бархате и горностае . (перевод С. Маршака)

Я охотно подал бы им золотой дублон с выбитыми на нем башнями Кастилии, но такой монеты у меня не было. Не пристало этим людям давать ту же мелочь, какой расплачиваешься с шофером таксомотора (необычайно уродливое слово, вполне достойное быть паролем членов какого-нибудь зловещего тайного общества). Часть бродяг носила пурпурные плащи с широкой темно-зеленой каймою, на некоторых плащах зеленую кайму заменяли узкие полоски, остальные одеты кто в выцветшие, потускневшие алые одежды, кто в лиловые. В черном не было никого. Жесты их просящих рук были полны достоинства: так боги могли бы молить о душах.

Я стоял около фонарного столба, когда они поравнялись со мною, и один из бродяг обратился к фонарю и, называя его братом, сказал следующее:

— Ну что, фонарь, брат наш в этой мгле, много ли крушений случается здесь, рядом с тобой в океане ночи? Не спи, братец, не спи. Бедствий много, и не по твоей вине.

Удивительно. Я никогда раньше не задумывался о величии уличных фонарей, о том, что они служат маяками для тех, кто держит путь во тьме. А эти незнакомцы в разноцветных одеждах не прошли мимо.

А другой тихонько проговорил, обращаясь к улице:

— Ты, наверное, устала, улица? Уже недолго им уродовать тебя, сновать по тебе из конца в конец. Потерпи немного. Скоро грянет землетрясение.

— Кто вы? — спрашивали бродяг люди. — Откуда вы пришли?

— Кто может сказать, — отвечали они, — откуда мы или кто мы?

Еще один бродяга, повернувшись к покрытым налетом копоти домам, сказал:

— Да будут благословенны дома, ибо в них к людям приходят сны.

Тут я понял то, что раньше не приходило мне в голову: все эти бросающиеся в глаза дома не похожи один на другой именно потому, что в них водятся разные сны.

Другой бродяга утешал дерево, стоявшее у ограды Грин Парка:

— Успокойся, дружище, скоро сюда вернутся поля.

Все это время безобразные клубы дыма поднимались в воздух, того самого дыма, который задушил романтику, который чернит перья птиц. Ну, подумал я, это они не смогут ни похвалить, ни благословить. Но бродяги, завидев дым, воздели руки по направлению сотен труб, восклицая:

— Взгляните на дым. Древние каменноугольные леса, так долго пробывшие в темноте и в тишине, теперь, танцуя, возвращаются к солнцу. Не забывай про Землю, брат наш, мы желаем тебе радостной встречи с солнцем.

Недавно прошел дождь, и по водосточному желобу уныло тек грязноватый ручеек. Вода несла с собой мусор и отбросы и исчезала в сумрачных канализационных трубах, недоступных ни солнцу, ни человеческому взгляду. Этот мерзкий ручей, наряду со всеми прочими причинами, и заставил меня считать в глубине души, что город стал невыносим, что Красота в нем умерла, а Романтика исчезла.

Но даже это убожество они ухитрились благословить. Бродяга, одетый в пурпурный плащ с темно-зеленой каймою, сказал:

— Не теряй надежды, брат, ведь ты рано или поздно непременно доберешься до восхитительного Моря и встретишь качающиеся на волнах тяжелые груженые корабли, тебя станут радовать острова, над которыми сияет золотое солнце.

Таково было их благословение жалкому ручейку, и я не ощутил желания его высмеять.

И прохожих, которые спешили мимо в безвкусных своих одеждах и уродливых, чудовищных блестящих шляпах, бродяги благословили тоже. Один из них сказал какому-то мрачного вида прохожему:

— О двойник Ночи, с белейшим воротничком и манжетами, сияющими, подобно ее разбросанным звездам. Как боязливо ты прячешь под покровом черных одежд свои неразгаданные желания. Это глубочайшие твои стремления, и им не нужен цвет. Они говорят «нет» пурпуру и «убирайся» чудесному зеленому цвету. Твои дикие прихоти нужно укрощать с помощью черного цвета, и он же помогает сокрыть ужасные фантазии, что приходят тебе на ум. Разве душа твоя мечтает об ангелах или о сказочном царстве, что ты так усердно скрываешь это, боясь ослепить любопытствующих? Так Бог прячет бриллиант в толще земли.

Чудо твоей души не окрашено радостью.

Храни свое искусство.

Будь удивительным. Береги свои тайны.

Прохожий в черном сюртуке молча пошел дальше. А пока бродяга в пурпурном плаще говорил, я начал понимать, что душа мрачного горожанина раздираема удивительными, не оформленными в слова, стремлениями. Сама его немота ведет начало от мрачных древних ритуалов: вдруг чье-то доброе приветствие или случайно услышанная на улице песенка сведут на нет его мечты, а от произнесенных им самим слов на поверхности земли пролягут глубокие трещины, и люди, наклонившись, будут вглядываться в бездну.

Затем, повернувшись к Грин Парку, где еще не было и признаков скорой весны, бродяги простерли руки и, глядя на померзшую траву и покрытые нераскрывшимися почками ветви деревьев, предрекли появление первых желтых нарциссов.