Терри Гудкайнд - Саван Вечности [Shroud of Eternity] [ЛП]

— Кто сделал это с вами? — спросил Бэннон.

— Я Морасит, результат идеального обучения. Сейчас я самая лучшая и успешная, и я крайне серьезно отношусь к своему долгу.

— Но я не знаю, кто такие Морасит.

— Мы — твой самый черный ночной кошмар. — Адесса шагнула к нему, и он почувствовал запах ее потной кожи. Свет маленьких свечей окрасил ее руки и бедра подрагивающей медью. — Многие тысячи лет, еще задолго до появления армии генерала Утроса и создания савана, Морасит были устрашающими бойцами и тренерами. Надеясь получить статус, неодаренные торговцы, купцы и ремесленники отдавали своих девочек, чтобы те стали Морасит. Только самые лучшие и совершенные экземпляры отбирались для обучения, только одна из десяти доживала до нанесения защитных магических символов. — Адесса нежно провела указательным пальцем по рубцам на своем левом бедре, повторяя углы и завитки, из которых был сплетен щит, оберегающий ее тело и душу. — Кожу дочерей клеймили дюйм за дюймом во время обучения. — Ее лицо скривилось от болезненных воспоминаний. — Слабачек, которые хныкали, убивали. — Она провела ладонью по доспеху из таинственных отметок на предплечье. — Мы считаем гладкие участки нашей кожи метками позора, и потому прячем их. — Ее темные глаза сверкнули, когда она наклонилась к Бэннону. — Гордись, что мы заинтересовались тобой. Мы будем учить тебя, чтобы ты мог сражаться и умереть.

— Я и без ваших тренировок могу сражаться и умереть, — сказал Бэннон.

— Но без них ты умрешь гораздо скорее. Впрочем, обучение стоит дорого. Достоин ли ты этого? Полагаю, ты будешь упрямиться, так почему бы не начать урок прямо сейчас?

Она достала из-за бедра небольшой предмет в форме цилиндра, напоминающий рукоять шила. Предмет был черным, и Бэннон не заметил его на фоне кожаной повязки вокруг бедер. Она провела большим пальцем по очерченной деревянной стороне, и он услышал тихий щелчок. Выдвинулось заточенное серебряное острие — толстая игла не длиннее первой фаланги указательного пальца.

— У каждой Морасит есть такое особое оружие. Мы называем его нож-эйджаил.

Бэннон задумался, что она собирается делать этим оружием. Острый наконечник был слишком коротким, чтобы нанести серьезный урон.

— Он отравлен?

— Это гораздо хуже яда. Он полностью состоит из боли.

Она воткнула короткое острие в его бедро и большим пальцем дотронулась до странной руны, выжженной на деревянной рукояти. На Бэннона обрушился взрыв боли, пульсирующей в мышцах — словно мощная молния ударила в ту точку, где его плоти касалась игла.

Он закричал и рухнул, игнорируя боль от многочисленных синяков и осколков сломанных ребер. Его движение прервало контакт с ножом-эйджаилом, и боль мгновенно прекратилась, хотя ее отголоски все еще заставляли его содрогаться.

Адесса неодобрительно взирала на него.

— Это был твой первый урок.

Бэннон дрожал и бился в конвульсиях. Он поднялся на четвереньки, и его вырвало на пол камеры. Он ошалело уставился на Морасит, его челюсть отвисла. Тыльной стороной ладони он вытер слюни.

— Что… это было?

— Боль, — ответила Адесса. — На ноже-эйджаиле есть символ, связанный заклинанием с одной из рун, выжженной на нашей плоти. — Она погладила рельефную рукоять и улыбнулась. — Выпустить острие совсем несложно, и у нас есть другие символы, которыми можно заставить оружие убивать; легчайший укол, и ты либо умрешь, либо очень захочешь умереть.

Бэннон тяжело дышал, его мысли путались.

Адесса продолжала смотреть на него.

— А теперь вставай. Ополосни лицо в той чаше с водой. — Она бросила взгляд на коридор. Бэннон с трудом сфокусировал взгляд на человеке снаружи: это была стройная женщина, одетая в откровенный черный наряд Морасит. — Я уже выбрала чемпиона в качестве своего особого питомца, поэтому отдаю тебя Лиле. Она знает, что делать.

Молодая женщина открыла решетку двери и вошла в камеру. Адесса вышла, даже не оглянувшись. Бэннон хотел вскочить на ноги и сбить Лилу с ног, а потом вырваться в коридор и сбежать.

Но он знал, что Лила его остановит.

Она скрестила руки поверх кожаной повязки на груди:

— Ты мягкий и слабый, поэтому я дарую тебе час на отдых и восстановление. — Ее губы скривились в гримасе, которую она, видимо, считала улыбкой. — А я пока поразмыслю, каким будет твой второй урок.

Зазвонили колокола, предупреждая город. Верховный совет торжественно шествовал по улицам к огромной пирамиде на вершине плато. Разодетые дворяне и богатые торговцы взбирались на верхние уровни, словно шли на празднество. Толчея на улицах, закрытые магазины, постоялые дворы и трактиры говорили о том, что настал очень важный день.

— Что бы ни случилось, мне это не нравится, — сказала Никки, выходя из величественного особняка. — Ни капельки.

Никто не позвал их, но она подозревала, что мероприятие может иметь отношение к зловещему заклинанию, обещанному палатой волшебников. Выйдя из особняка, Натан и Никки присоединились к толпе в поисках ответов.

— Где же юный Бэннон? — спросил Натан, крутя головой.

— Норукайцы отплыли, и он может проводить время со своими так называемыми друзьями, — ответила Никки.

Юноша был слишком открытым и доверчивым, а она видела плохо скрываемое ехидство на лицах Амоса, Джеда и Брока. Никки вспомнила, что у самой нее в юности не было друзей. Непреклонная мать Никки заставляла ее работать на улицах во имя Имперского Ордена, следовать учениям брата Нарева и презирать тяжелую работу и успехи отца. Никки не понимала дружбы и не хотела ее. Дружба была чужда ей, хотя она сблизилась со своими компаньонами.

Она заговорила так тихо, что расслышать ее мог только Натан:

— Может, он не захотел смотреть на то, что собираются сделать волшебники… и на то, как мы пытаемся помешать им.

Небо было пасмурным, но росчерки серых облаков несли только сумрак, а не дождь. Звон колоколов продолжал разноситься по городу, отражаясь от многоуровневых стен. Никки ощущала потрескивающее в воздухе напряжение, смесь восхищения и ужаса.

— Никто не сообщил нам, — сказал Натан. — Может, мы не приглашены.

Никки не собиралась позволить кому-то себя остановить.

— Мы сами себя пригласим. Идем, волшебник.

Прищурив лазурные глаза, Натана рассматривал людей, взбиравшихся по крутым улочкам на верхний уровень плато и толпившихся возле основания пирамиды.

— Я верю в твою правоту, моя дорогая колдунья. Я и без дара могу ощутить изнеможение в воздухе.

Никки заправила за ухо прядь светлых волос и решительно пошла вперед.

— Мой дар при мне, но какая от него польза, если я буду бездействовать? — В горле у нее пересохло, и голос был хриплым. — Я не могу просто стоять и смотреть.