Даниэль Брэйн - Простые смертные [СИ]

Он протянул руку и толкнул палку с бутылью. Палка не поддалась, и он попытался еще раз. Конструкция покачнулась, но опять устояла, и он, рассвирепев, толкнул ее изо всей силы. Палка глухо упала, бутылка разбилась, но недостаточно громко, чтобы привлечь чье-то внимание. Если тот, кто запер его здесь, был снаружи, то, конечно же, ничего не услышал. Он стал медленно двигать правую ногу к краю кровати, чтобы опрокинуть стул. Кровь застучала в ушах, пришлось дышать чаще и глубже, боль в шее начала откручивать голову.

И в этот момент открылась дверь.

Он так и замер с высунутой из-под одеяла ногой, точнее, просто обмер от страха против собственной воли, на всякий случай даже перестав дышать, но не сводил взгляд с темной фигуры в дверном проеме.

За этой фигурой тоже было темно. Но рассмотреть того, кто стоял в дверях, он мог. Сложно определимый рост, но скорее средний. Человек одет в балахон, но скорее женщина, чем мужчина. Волосы… то ли собраны, то ли спрятаны. Человек протянул руку к стене, что-то щелкнуло, и кровать залил неяркий белый свет.

Он зажмурился.

— Я так рада, что вы очнулись, мой дорогой.

Он осторожно, насколько мог, вдохнул и медленно выдохнул. Голос был ему незнаком. Он открыл глаза и закрыл их снова. Свет разгорался, смотреть после полной тьмы было невозможно, и сразу выступили слезы.

— Я вижу, вы пытались вставать. Ай-яй-яй, как неосмотрительно! — Голос раздался уже совсем близко. — Вам пока нельзя двигаться. Кхм. Опрокинули капельницу. Знаете, а вы не изменились даже после смерти, мой дорогой. Все такой же упрямый, своенравный, дерзкий.

Как будто бы говорившую восхищало и упрямство, и своенравность, и дерзость.

— Я… все-таки… — горло взорвалось болью, но он нашел в себе силы закончить. — Умер?..

— Почти умерли. — Женщина, судя по всему, обходила кровать, и он нее пахло так же, как от всей этой комнаты — остро, и ее запах был интенсивнее. — Почти умерли, но скорее всего, вас убили. Попытались убить. Я нашла вас. — Она вернула палку на место. Он приоткрыл один глаз, но ничего не рассмотрел из-за света и слез и закрыл его снова. — Нашла и поняла, что могу, что обязана вас спасти. Кхм. Неизвестно, что было бы с вами, окажись это не я, а кто-то другой…

Она завозилась возле кровати. Было слышно, как она выдвигает ящик — наверное, тумбочки, которую он не заметил, — и звякает чем-то металлическим. Он попытался себя убедить, что это не нож, которым она сейчас перережет ему сначала трубу, а затем — горло.

— Вы пробыли у меня несколько дней.

Не так много, решил он, не так долго, только — с какого момента считать?

— Пуа-а… — простонал он.

— Простите? Кхм. Я слегка приболела позавчера, не стала к вам заходить так часто, как раньше. Не уверена, что это простуда. Даже сейчас я в маске, не беспокойтесь. Скажу вам, как есть, — она присела на кровать, и та завопила от дополнительного веса, — я чувствую себя героиней. О нет, кхм, не потому, что спасла вас, а потому, что смогла это сделать. Это было непросто. Но вы, кажется, что-то хотели? Вероятно, вам нужно опорожниться. Я сейчас.

— А-а-аха-уы, — если бы он мог, то замотал бы головой, но и в немощный стон он вложил весь возможный протест.

— Хорошо, — не стала спорить с ним женщина. — Под вами лежит одноразовая пеленка, пожалуйста, пользуйтесь ей, как вам будет удобно.

Прямо от живота, от того самого места, для которого пеленка была предназначена, поднялась волна удушающего стыдного жара и накрыла его с головой. Он порадовался, что глаза у него закрыты, а собеседницу свою он не видит: он не смог бы спокойно посмотреть ей в лицо.

— О нет, дорогой мой, — сказала женщина, и ему показалось, что она улыбается. — Кхм. Нет ничего более естественного, чем то, о чем вы подумали, и ничего менее стыдного, чем помочь справиться с этим. Все зависит от того, как к этому относиться и как относиться к вам. Возможно, вы чувствуете себя некомфортно, вам страшно, и я вам скажу — во всем мире нет более безопасного места для вас, чем этот дом.

Он очень хотел хоть немного расслабиться, но одного желания было недостаточно. Эта женщина пугала его, он был слишком беспомощен, слишком слаб. Даже в ее приветливом, ласковом голосе с легким покашливанием звучало что-то жуткое.

— Дом не так далеко от жилья, но… для вас — бесконечно далеко. Это если вы захотите уйти и если сможете это сделать. Сейчас вы, наверное, убьете себя этим. — Она поднялась, отошла куда-то, очевидно, к стене, к тому самому столу с пробирками. Он еще раз попытался открыть глаза, но свет был уже нестерпимо ярок, бил из ниоткуда прямо в лицо, и он просто молчаливо разревелся, чувствуя, как слезы безостановочно катятся по лицу. — Поэтому я сейчас снова сделаю кое-что для вас. Просто для того, чтобы вы смогли отдохнуть и не навредили себе своим легкомыслием. Я не считаю, что вы отличались им, но… иногда вам стоило бы просчитывать свои шаги, и это не привело бы к непоправимому.

Она подошла, постояла, взяла его за руку, но не стала вытирать ему слезы.

— Кхм. Не стоит мне, наверное, так говорить, но вы мне бесконечно дороги. Да, я знаю вас, я очень хорошо знаю вас. Я узнала вас, так будет точнее, и поэтому я вас спасла. Вы — смелый, отчаянно смелый человек. Пронесший через всю свою жизнь любовь к недостойной вас женщине. Молчите! — прикрикнула она, хотя он при всем желании не мог бы ей возразить — ни физически, ни по сути: он понятия не имел, о ком она говорит. — Тот, кто не сумел рассмотреть ваше славное сердце, а повелся на внешность, никчемный блеск, фанфаронство, фиглярство, позерство, огромный счет в проклятом банке и чистую кровь, недостоин топтать эту грешную землю. Кхм…

Она чем-то протерла его руку на сгибе, едко запахло спиртом.

— Пусть она горит в своем вечном аду. Я знаю, что вы думали о ней перед смертью. Но ее давно нет, я вернула вас к жизни, забудьте о ней.

Он был согласен забыть о ком угодно, только бы получить возможность собраться с последними силами и задать вопрос.

— Наверное, вы хотите знать, как меня называть. Я долго думала над этим. Зовите меня просто — Энни. Да, Энни, — она как будто кивнула сама себе. — Это имя не вызовет у вас никаких воспоминаний. И оно не похоже на ее имя.

Она вытянула его руку, и он почувствовал, как глубоко и почти безболезненно впилась игла. Он вдохнул — непроизвольно, и тут же голова затуманилась, чувства почти пропали.

— Я-а-а… — простонал он из последних сил. — А-а…

— Вы, — она наклонилась и погладила его по голове. Ему показалось, что она вгоняет обратно приятно ускользающее сознание. — Вы, мой дорогой. Кхм… вы — Снейп. Северус. Профессор Северус Снейп. — Она отошла, направилась к двери. — Вы разрешите называть вас Северус, правда? Не сочтете, что я фамильярна? — она помолчала. — Отдыхайте, мой дорогой. Северус. Доброй ночи.