Карина Демина - Ловец бабочек. Мотыльки [СИ]

— Я с претензией!

Панна Цецилия, надо сказать, была росту невысокого, но весьма обширна, особливо сзади.

— Та ви шо! — синие очи панны Цецилии округлились, а три подбородка задрожали от душевной обиды.

— Ваше рыжее отродье, — пан Штефан к обидам остался глух, более того проявил изрядную душевную черствость и ткнул пальцем в кота, который с видом к скандалу непричастным возлежал на банках с тем самым, недавно сваренным яблочным джемом, — вновь пробралась в мои покои. И испоганило мою обувь!

Выдержать тон не удалось.

Голос вдруг дал петуха, и проклятая тварь осклабилась, будто насмехаясь над паном Штефаном.

— Горе-то какое, — панна Цецилия взяла тапочек, покрутила, понюхала и, послюнявивши палец, потерла некое, одной ей заметное пятнышко. — Он же ж не нарочно.

Вот в этом-то пан Штефан изрядно сомневался.

А погрызенные в том месяце бумаги? Или вот клок рыжей шерсти, явно срыгнутый поганцем, на новенький пиджак, который весьма — редкость неимовеная — неплохо сидел на пане Штефане? Или его манера леживать на свежепостиранных рубахах?

— Ах, пан Штефан, — панна Цецилия руки о передник отерла и, взявши жильца под локоток, потянула его к столу. А когда панна Цецилия кого-то куда-то тянуло, сопротивляться было бесполезно.

От и пан Штефан смирился.

Пыл его боевой разом угас. И он позволил усадить себя за стол. Принял слегка зачерствевшую плюшку и кружку недопитого вчера кофею, которую панна Цецилия то ли не успела, то ли не пожелала мыть, мысля этакий расход напитку вовсе невозможным.

— Это же ж кот, а не отродье Хельма, — примиряюще произнесла она. — Скотина безмозглая и бессловесная. Нам ли за него ссору поиметь?

Ссориться пан Штефан больше не желал.

Но и уйти просто так…

— Вы его…

— Ах, дорогой ви мой, — панна Цецилия не без труда устроилась напротив. Для внушающих уважение форм ее стул был маловат, как и стол, который, принявши тяжесть объемной груди, лишь жалобно скрипнул. — Это все с одиночества… с тоски изрядное… мой супруг, пусть примет его Иржена, был еще тем поганцем… но о мертвых плохо не принято, я и молчу, да…

Она всхлипнула.

И прижала отнюдь не трепетную длань к груди.

— Как помер, так я все одна и одна… смотрю и вы один одинешенек…

Этот разговор был каким-то… неправильным.

И пан Штефан забеспокоился.

Вспомнился вдруг давешний сон с обильными панночками и славой… будто предупреждение… и захотелось сгинуть с этое кухни, но панна Цецилия, будто чувствуя этакую нехорошую слабость в жильце, поспешила накрыть руку его своею. А рукою панна Цецилия цитроны выжимала до последней капли сока.

— Сколько уж мы друг друга знаем? — продолжила она вкрадчивым баском.

— Д-долго…

— Вот, — она улыбнулась, блеснувши заманчиво золотом передних зубов. — Долго. И я от подумала, отчего б нам и дальше…

— Я не собираюсь съезжать, — соврал пан Штефан, прикидывая, что с идеею этой воистину здравой он несколько опоздал. Коль вздумается ныне ему сменить квартирку, то новую искать надобно будет в другом городе.

…а у него тут не все дела решены.

…самая малость осталась…

— Так я и радая, — панна Цецилия легонько погладила жертву. — Ой, вам и не сказать, до чего я радая… я за вами давно приглядываю. Хороший ви человек, пан Штефан. Аккуратный. Ученый…

Он смутился.

Нет, оно, конечно, пан Штефан отдавал себе отчет, что похвала сия неспроста, однако же… его так редко хвалили в этой жизни.

— Не то, что иные… и все-то сами и денно, и нощно в трудах… совсем себя не жалеете… — панна Цецилия покачала головой, выражая легкую укоризну. — Вона, как сбледнули…

— Что?

— Прям-таки высерели с лица. И схуднули. Это все от одиночества…

— Думаете? — одиночество пана Штефана отнюдь не тяготило, скорее уж он лишь наедине с собой ощущал себя комфортно.

— Знаю, — панна Цецилия отобрала кофий и ватрушку.

Вместо черствой появилась вдруг найсвежайшая, едва ль не горячая.

И вареньице к ней в высокой стеклянной вазочке.

Мазнуло по столешнице полотенчико, смахнув крошки и белые крупинки сахару на пол. А панна Цецилия, выпутавшись из объятий воистину необъятного фартука, вновь присела на табуреточку.

— Вот и подумалось мне, а чего искать?

— Чего? — осторожно поинтересовался пан Штефан, прикидываючи, что до двери с кухни ему далече, да и путь к оное двери аккурат мимо панны Цецилии пролегает, которая выглядела, пусть и задуменною, но всяко не готовою упустить добычу.

— Вот и я вам говорить имею! Чего?! Есть ви. Есть я. Мы живем давненько… уж сколько я вашего бельишка грязного перестирала, не каждая жена этаким похвастается.

— Я… простите, но я не готов…

— Ты булочку-то кушай, — панна Цецилия, дотянувшись до пана Штефана, погладила его по лысоватой голове. — Ишь какой… не готовый… я от подумала, что твоей готовности ждать, так и помереть недолго.

— Простите…

— Сядь, — было велено пану Штефану голосом престрогим. — Я ж тебе не просто так… у меня и приданое имеется…

Не надобно пану Штефану было ее приданое. И накопленная ныне сумма вдруг показалась вполне достаточной, чтобы немедля отбыть из негостеприимного города, который и без того пана Штефана недолюбливал, а ноне и вовсе этакую от штуку сотворил.

Ныне же вечером…

И нет, не вечером, но ближайшим поездом… и вещей брать не будет, разве что любимый набор инструментов от «Кюхнера» прихватит. И чековую книжку, само собою…

— Дом от. Дачка за городом. Хорошая дачка. Крепкая… — панна Цецилия глядела на потенциального жениха ласково, как жаба на комара. — Летом таки ездить станем.

— Простите, но…

— Не спеши. От счастья не уйдешь, — с некоторой угрозой произнесла панна Цецилия. — Сонечку помнишь? Ай, хорошая девочка… варенье-то как варит крыжовенное… и хозяйственная. Только замуж собралась. И не за простого человека, — панна Цецилия смахнула с женихова плеча махонькую ниточку. — Вот он и разузнал по-свойски… пятьдесят тысяч злотней — хороший капиталец…

Что?

Пан Штефан заледенел.

Откуда она… о нет, Боги милосердные… по-свойски?

Что за дикая страна!

Что за нравы?!

А как же тайна банковская?

Да он жаловаться будет! Немедля! Наверное, на лице его что-то этакое отразилось все ж, если панна Цецилия с укором в голосе произнесла:

— Что ж ты, обиделся? Да какие промеж родственниками обиды? И жаловаться не надо… от ты на Додика пожалуешься, что он такой, нехороший, карьеру мальчику поломаешь, жизню Сонечке попортишь. А я от возьму и на тебя пожалуюсь…

— Кому?

— А хоть бы пану воеводе. Говорят, видный мужчина. И женщин слухает. Оно-то, конечно, не всякую слухать надо. Вот Шимазовска, та завсегда брешет. Но я-то с правдою. Приду и скажу, мол, пан воевода, а что такого с моим жильцом? Зело я за человека переживаю. Уходит затемно. Всю ночь гуляет где-то. А возвертается, так матерь моя покойница…