Урсула Ле Гуин - Хейнский цикл

Ай предлагает попробовать каждый подъем, даже самый крутой. Он нетерпелив и раздражен моей осторожностью. Нам следует сдерживаться. Через день или два я буду в кеммере, и напряжение возрастет...

А тем временем мы бьемся головами о ледяные утесы в полной пепла тьме. Если бы я писал новый йомештский канон, то посылал бы воров после смерти сюда. Воров, которые крадут ночью продовольствие в Туруфе, воров, которые крадут сердце и имя человека и высылают его, пристыженного и изгнанного.

Голова у меня гудит, и я не в состоянии даже прочесть написанное.

Хардахад Танери. Мы на Гобрине. Двадцать третий день пути, и мы на леднике Гобрин.

Утром, пройдя лишь несколько сотен ярдов от ночного лагеря, мы увидели дорогу на лед, широкую, мощеную шлаком. Мы прошли по ней, как по главной улице Эрхенранга, и вот мы на льду. Мы движемся на восток домой.

Чистейшая радость, испытываемая Аем от нашей победы, заразила и меня. Впрочем, вверху так же мрачно, как и внизу.

Мы на самом краю плато. Расщелины, некоторые достаточно широки, чтобы поглотить целую деревню, не дом за домом, а всю сразу, уходят на север и скрываются из вида. Большинство из них пересекает наш путь, поэтому нам постоянно приходится идти не на восток, а на север. Идти трудно. Мы тащим сани меж огромных складок льда, образовавшихся от напора ледяного щита на Огненные Холмы. Изуродованные давлением, ледяные утесы приобретают диковинные формы: опрокинутые башни, безногие гиганты, катапульты. На протяжение многих миль лед все вздымается, стараясь затопить горы и заглушить огонь, заставить замолчать вулканы. В нескольких милях к северу изо льда поднимается пик — острый голый конус молодого вулкана, на много тысячелетий моложе этого ледяного щита, который шеститысячефутовой толщей покрывает невидимые склоны.

Весь день, оглядываясь, мы видели пепельно-серое облако над Дроменголом, которое кажется серым продолжением льда.

Дует сильный ветер и разгоняет дым и пар, которыми мы дышали все последние дни.

Облако дыма за нами как черная крышка закрывает ледник, горы, каменную долину и всю землю. Здесь ничего нет, кроме льда. Но молодой вулкан к северу от нас думает по-другому.

Снега нет, пасмурно. В сумерки на плато — минус четыре градуса. Под ногами новый лед, предательский и скользкий. Мы часто падаем. Падая, я еду на животе не менее пятнадцати футов. Ай в упряжке сгибается от хохота. Он извиняется и объясняет, что считал себя единственным человеком на Гетене, способным поскользнуться на льду.

За день прошли тринадцать миль, но если мы и дальше будем придерживаться такого темпа среди утесов и расщелин, то скоро замучаемся и попадем в худшую беду, чем езда на животе.

Убывающая луна стоит низко, она тускла, как засохшая кровь, большое коричневое радужное облако окружает ее.

Орни Танери. Снег. Вязкий снег и резкий ветер. Температура падает. Сегодня снова тринадцать миль, что составляет общее расстояние в двести пятьдесят четыре мили с момента выхода из первого лагеря. В среднем мы делаем десять с половиной миль в день. Но тяжелый путь не приблизил нас к цели. Мы сейчас не ближе к Кархиду, чем в начале пути, просто теперь у нас больше возможности попасть туда.

После ужина мы по вечерам снова разговариваем в палатке. В состоянии кеммера я предпочел бы не замечать присутствия Ая, но это не так-то легко сделать в двухместной палатке. Беда, конечно, в том, что он на свой манер тоже в кеммере, он всегда в кеммере. Должно быть, несильное желание, если оно растянуто на все дни года. Вечером мне трудно скрывать свое физическое состояние.

Он наконец спросил, не оскорбил ли он меня чем-нибудь?

Я с некоторым замешательством объяснил свое молчание. Я боялся, что он будет смеяться надо мной. В конце концов это не более, чем сексуальный каприз.

Здесь, наверху, на льду, каждый из нас единичен, изолирован, и я так же отрезан от мне подобных, от всего общества и его правил, как и он от своего. Нет других гетенианцев, которые объясняли и поддерживали бы мое существование. Мы, наконец, равно чужды и одиноки. Он, конечно, не стал смеяться, [аоборот, заговорил с мягкостью, которую я раньше не замечал в нем. Немного погодя он тоже начал говорить об изоляции и одиночестве.

— Ваша раса ужасающе одинока в своем мире. Нет других млекопитающих. Нет других двуполых видов. Нет животных, достаточно разумных, чтобы одомашнить их, хотя бы и в качестве игрушки. Эта уникальность должна воздействовать на ваш образ мысли. Я имею в виду не только научное мышление, хотя вы и великолепные создатели гипотез. Поразительно, что вы выработали концепцию эволюции, не имея никакого переходного звена между вами и низшими животными. Но философия нации: быть одинокими во враждебном мире. Это должно отразиться на всем вашем мировоззрении.

— Йомешта сказал бы, что одиночество человека есть его назначение.

— Конечно. Другие культы на других мирах пришли к такому же заключению. Это культы динамичных, агрессивных, нарушающих эволюцию культур. Некоторым образом их примером мор бы быть Оргорейн. По крайней мере, он, кажется, движеуся в этом же направлении. А что говорят жанндары?

— Жанндара, как вы знаете, это не теория и не догма... Она меньше замечает пропасть между людьми и животными, обращая внимание на их сходство, на связи, которые делают все живое частями единого целого.

У меня в голове целый день звучало Термора и я процитировал:

Голос мой дрожал, когда я читал эти строки. Я помнил, что они были в письме, которое мой брат написал мне перед смертью.

Ай подумал и сказал:

— Вы изолированы и в то же время неразделены. Возможно даже, что вы страдаете целостностью, как мы дуализмом.

— Мы тоже дуалисты. Дуализм существует, пока существует «я» и «другие».

— «Я» и «ты»,— сказал он.— Да, в конце концов это заложено глубже, чем пол...

— Скажите, как другой пол вашей расы отличается от вас?

Он посмотрел удивленно, меня тоже удивил собственный вопрос. Это во мне неожиданно заговорил кеммер.

— Я не думал об этом,— сказа;! Ай.— Вы ведь никогда не видели женщин.

Он использовал слово земного языка, которое я знал.

— Я видел ваши фотографии. Женщины похожи на наших беременных гетенианцев, но с большими грудями. Отличаются ли они в умственном отношении и поведении? Похожи ли на два различных вида?

— Нет, конечно, но различия очень важны. Я думаю, что важнейший фактор человеческой жизни — рожден ли он мужчиной или женщиной. В обществе пол определяет деятельность, мировоззрение, этику, манеры — все. Слова, обычаи, одежду, даже пищу. Женщины обычно едят меньше. Очень трудно отделить внутренние различия от внешних. Даже если женщины обладают в обществе равными правами с мужчинами, на них все равно падает обязанность рождения и воспитания детей.