Урсула Ле Гуин - Хейнский цикл

Дав мне какой-то транквилизатор и уложив в постель, он сказал:

— Я видел ваших товарищей — посланников. Какое удивительное событие — люди со звезд. И в мое время!

И снова этот восторг, эта храбрость, то, что больше всего восхищало меня в характере кархидцев и вообще в человеческом характере. И хотя я не разделял его чувств, отрицать их было бестактно. Я сказал:

— И для них удивительно придти в новый мир, к новому человечеству.

В конце весны во второй половине месяца луны, когда спал паводок и снова стало возможным ездить по дорогам, я взял в маленьком посольстве в Эрхенранге отпуск и отправился на восток. Наши люди распределились по всей планете. Как только нам разрешили пользоваться самолетами, Хеснью и трое других перелетели через Сит и Архипелаг к народам морского полушария, которых я совершенно игнорировал. Другие поехали в Оргорейн, а двое, неохотно,— в Перунтер, где паводок еще даже не начинался и где весна наступает на неделю позже. Тьюлер и Коста очень хорошо справились с делами, в Эрхенранге. Ничего срочного не было.

В конце концов корабль с ближайшего союзного мира прибудет не раньше, чем через семнадцать лет. Зима — окраинный мир. За ним до самого рукава Южного Ориона не найдено ни одной планеты, населенной людьми, а от Зимы до первичного мира Эку мена, мира — очага нашей расы, очень долгий путь—пятьдесят лет до Хейна, целая человеческая жизнь. Спешить некуда.

Я пересек Каргаз, на этот раз по долгому пути, по дороге, где веют ветры с Южного моря, нанес визит в деревню, куда рыбаки привели меня с острова Хорден три года назад, провел неделю в большом портовом городе в устье реки Энч и в начале лета пешком отправился к земле Карм.

Я шел на юго-восток по неровной местности, полной ущелий и зеленых холмов, больших рек и одиноких домов, пока не добрался до озера Айсфут. Поглядев с берега, озера на юг, я увидел свет и узнал его — белая окраска неба, блеск далекого ледника. Там был Лед.

Эстре очень древний поселок. Его очаг и другие здания построены из серого камня, вырубленного в скале, на которой он стоит. Все здесь уныло и полно звуков ветра.

Я постучал, дверь открыли. Я сказал:

— Прошу гостеприимства домейна. Я был другом Терема из Эстре.

Открывший, серьезный юноша девятнадцати-двадцати лет, молча выслушал мои слова и впустил меня в Очаг. Он провел меня в умывальную, потом на кухню. Убедившись, что гость умылся и поел, он отвел меня в спальню. Отсюда из узкого окна было видно озеро и серый лес торе, лежавший между Эстре и Стоки: унылые земли, унылый дом. В глубоком очаге гудел огонь, давая как всегда больше света для глаз, чем тепла для тела, потому что каменные стены, пол и ветры, дующие со Льда, уносили большую часть тепла. Но я не чувствовал холода, как в первые два года пребывания на Зиме, я уже достаточно долго прожил в этом холодном мире.

Через час юноша (у него была девичья стройность и робость взглядов и движений, но девушка не может хранить такого угрюмого молчания) пришел и сказал, что лорд Эстре примет меня, если я хочу этого. Я пошел за ним по длинным коридорам, где началась какая-то игра в прятки. Дети пробегали мимо, натыкались на нас и вскрикивали от возбуждения. Более старшие, как тени, скользили от двери к двери, зажав руками рот, чтобы не рассмеяться. Один толстый малый, лет пяти или шести, отскочил от моих ног, потом схватил меня за руку.

— Сорве! — пропищал он, глядя на меня широко раскрытыми глазами.— Сорве, я иду прятаться в пивоварне.

Он унесся, как круглый камень из пращи. Юноша Сорве, ничуть не расстроившись, повел меня дальше и привел, наконец, во Внутренний Очаг к лорду Эстре.

Эсвана Харт рем ир Эстравен был старик, которому далеко за семьдесят, с изувеченными артритом ногами. Он прямо сидел у огня в кресле на колесиках. Лицо у него было широкое, притупленное и изношенное временем, как обветренная скала — спокойное лицо, ужасающе спокойное.

— Вы посланник Дженри Ай?

— Да.

Он смотрел на меня, я на него. Терем был сыном этого старца. Терем, младший из сыновей, а старший Арек, тот самый, чей голос слышал он, когда я мысленно говорил с ним. Оба они теперь мертвы. Я не мог найти ничего знакомого в этом изношенном, спокойном и жестком лице.

Конечно, поездка в Эстре глупая затея, и я зря надеялся на утешение. Утешения нет и не будет. И разве может моя поездка на родину друга, в места, где он провел детство, успокоить угрызения совести? Ничего изменить нельзя. Но мой приход в Эстре имел и другую цель.

— Я провел с вашим сыном последние месяцы его жизни. Я был с ним, когда он умер. У меня с собой его дневник. И если вы хотите, чтобы я рассказал...— выражение лица старика не изменилось, оно осталось спокойным, но юноша вышел из тени, в которой стоял, и хрипло произнес:

— В Эрхенранге его называли Эстравеном-предателем.

Старший лорд посмотрел на юношу, потом на меня.

— Это Сорве Харт,— сказал он,— наследник Эстре, сын моего сына.

Я хорошо знал, что тут нет запрета на инцест. Но мне, землянину, страшно было узнать черты друга в этом юноше. Когда я заговорил, голос мой звучал неуверенно:

— Король отменил указ. Терем нс был предателем. Какая разница, как называют его глупцы?

Старый лорд медленно и ровно кивнул.

— Есть разница,— сказал он.

— Вы с ним пересекли Лед Гобрина? — задал вопрос юноша.

— Да.

— Я хотел бы услышать рассказ об этом, лорд Посланник,— очень спокойно сказал старый Эстравен.

Но юноша, сын Терема, запинаясь, воскликнул:

— Вы расскажите, как он умер, и о других мирах среди звезд, и о других людях, и о другой жизни.

1.В момент пробуждения в мозгу капитана Дэвидсона всплыли два обрывка вчерашнего дня, и несколько минут он лежал в темноте, обдумывая их. Плюс: на корабле прибыли женщины. Просто не верится. Они здесь, в Центрвилле, на расстоянии двадцати семи световых лет от Земли и в четырех часах пути от Лагеря Смита на вертолете — вторая партия молодых и здоровых колонисток для Нового Таити, двести двенадцать первосортных баб. Ну, может быть, и не совсем первосортных, но все-таки… Минус: сообщение с острова Свалки — гибель посевов, общая эрозия, полный крах. Вереница из двухсот двенадцати пышногрудых соблазнительных фигур исчезла, и перед мысленным взором Дэвидсона возникла совсем другая картина: он увидел, как дождевые струи рушатся на вспаханные поля, как плодородная земля превращается в грязь, а потом в рыжую жижу и потоками сбегает со скал в исхлестанное дождем море. Эрозия началась еще до того, как он уехал со Свалки, чтобы возглавить Лагерь Смита, а зрительная память у него редкая — что называется, эйдетическая, потому он и видит это так живо, с мельчайшими подробностями. Похоже, умник Кеес прав — на земле, отведенной под фермы, надо оставлять побольше деревьев. И все-таки, если вести хозяйство по научному, кому нужны на соевой ферме эти чертовы деревья, которые только отнимают землю у людей? В Огайо по-другому: если тебе нужна кукуруза, так и сажаешь кукурузу, и никаких тебе деревьев и прочей дряни, чтоб только зря место занимать. Но, с другой стороны, Земля — обжитая планета, а о Новом Таити этого не скажешь. Для того он сюда и приехал, чтобы обжить ее. На Свалке теперь одни овраги и камни? Ну и черт с ней. Начнем снова на другом острове, только теперь основательней. Нас не остановишь — мы люди, мужчины! «Ты скоро почувствуешь, что это такое, эх ты, дурацкая. Богом забытая планетишка!» — подумал Дэвидсон и усмехнулся в темноте, потому что любил брать верх над трудностями. Мыслящие люди, подумал он, мужчины… женщины… и снова перед его глазами поплыла вереница стройных фигур, кокетливые улыбки…