Урсула Ле Гуин - Хейнский цикл

— Я не знаю, кто я и откуда пришел в этот мир. Я иду на запад, чтобы выяснить это.

— На запад? Почему именно на запад? А ну-ка, смелее, говори, куда идешь?

Фальк посмотрел сначала на Аргарда, затем на Ареннема. Он знал, что ответ им известен, и что Ареннем снова ударит его, едва его губы произнесут это слово.

— Отвечай!— прорычал бородатый.

Он приподнялся и наклонился вперед.

— В Эс Тох,— сказал, наконец, Фальк.

Снова Ареннем ударил его по лицу, и снова он принял этот удар молча и униженно, как ребенок, которого обидели неизвестные люди.

— В этом нет ничего путного. Он не собирается говорить ничего, что отличалось бы от того, что мы выведали, когда он был под воздействием пантона. Пусть он встанет,— вступился за Фалька Аргард.

— А что тогда?

Аргард пожал плечами.

— Он пришел сюда просить пристанища на ночь, и он может его получить. Поднимайся!

Веревку, которой он был привязан к стулу, ослабили. Фальк, шатаясь, поднялся. Когда он увидел низкую дверь и черный колодец лестницы, к которому его подвели, он попробовал сопротивляться и вырваться, но мышцы еще не были готовы ему повиноваться. Удар Ареннема застал его врасплох, и он скрючился.

Этим воспользовались его «провожатые», чтобы с силой пихнуть его через порог. Дверь захлопнулась, как только он попытался, шатаясь, удержаться на лестнице.

Здесь было темно. Дверь была подогнана так плотно, что напрочь закупоривала дверной проем. С внутренней стороны двери не было ручки, и не звук, ни свет не проникали через такую тщательно сделанную преграду. Фальк сел на верхней ступеньке и уткнулся лицом в ладони.

Мало-помалу слабость его тела и растерянность в мыслях стали проходить. Он поднял голову и постарался напрячь зрение.

У него было острое ночное видение. На эту способность давным-давно указала еще Райна, глядя на его глаза с огромными зрачками. Но сейчас... только какие-то туманные, очевидно, ранее видимые им зрительные образы пробегали в мозгу.

Он был еще не в состоянии что-либо увидеть в такой кромешной тьме. Поэтому встал и, осторожно ступая по ступенькам, начал спускаться вниз.

Двадцать одна ступенька, двадцать две, двадцать три — все. Место стало ровным. Фальк медленно двинулся вперед, вытянув руку и прислушиваясь.

Хотя темнота в некотором смысле давила на него, сковывала его движения, страха в нем не было. Методично, наощупь он определил форму и размеры обширного подвала, в котором он находился, и выяснил, что это только первая комната из многих, которые, судя по звуку, уходили в бесконечность.

Он вернулся к лестнице, сел на этот раз на нижнюю ступеньку и некоторое время не двигался. Его начали мучить голод и жажда, поклажа была у него забрана, ему ничего не оставили.

«Это моя собственная вина»,— горько признался себе Фальк, и в его мозгу зазвучало что-то вроде диалога.

Что я такого сделал? Почему они напали на меня?

Зоув ведь говорил тебе: никому не доверяй. Они вот никому не доверяют и, пожалуй, правы.

Даже если бы к ним кто-нибудь пришел, прося о помощи?

С твоим лицом и твоими глазами? С первого взгляда ясно, что ты не являешься обычным человеческим существом!

Но ведь все равно они могли хотя бы дать мне выпить воды, произнесла детская и поэтому не ведавшая страха часть его мозга.

Тебе чертовски повезло, что они не убили тебя, едва завидя, отвечал интеллект, и возразить на это было нечем.

Все обитатели Дома Зоува, конечно, давно привыкли к его внешности, а гости были очень редки и осторожны, и поэтому ему никогда не приходилось сознавать свои физические отличия от человеческой нормы. Казалось, что эти отличия играют гораздо меньшую роль по сравнению с его невежеством и потерей памяти. Теперь же он впервые понял, что незнакомые люди, взглянув на его лицо, не видят в нем человека.

Тот из его мучителей, которого звали Ареннем, особенно боялся его. Он только потому бил его, что болезненно боялся всего чужого и питал к нему отвращение, считая Фалька непонятным чудовищем.

Именно это пытался растолковать ему Зоув, когда давал серьезное и почти нежное напутствие: «Ты должен идти один, и только один ты сможешь пройти весь свой путь!».

Теперь уже ничего нельзя было сделать и оставалось только одно — заснуть и постараться хорошенько отдохнуть. Он как можно удобнее устроился на нижней ступеньке, потому что пол был серым и грязным, и постарался уснуть.

Через некоторое время, утратив реальное чувство времени, он проснулся.

Совсем рядом с ним сновали мыши, издавая слабые скребущие звуки и писк.

— Нехорошо отбирать чужую жизнь, не убивай нас...

— Я буду!— взревел Фальк.

Мыши тотчас стихли.

Снова уснуть оказалось делом трудным, или, вероятно, трудно было с уверенностью сказать, спит он или бодрствует. Он лежал, размышляя, что сейчас снаружи: день или ночь? Сколько времени его здесь продержат, и намереваются ли чужаки убить его и с помощью наркотического воздействия теперь уже не просто вторгнуться в его мозг, а в конце концов уничтожить его. Сколько времени пройдет до того момента, когда жажда и неудобства превратятся в муку? Как можно ловить в темноте мышей без мышеловки, и сколько времени можно продержаться в живых на диете из серых мышей.

Несколько раз, чтобы отвлечься от этих мыслей, он вставал и производил обследование подвала. Он нашел какую-то большую бочку, и сердце его учащенно забилось в надежде, но бочка оказалась пустой. В его пальцы вонзилось несколько заноз, пока он шарил по ее дну. Обследуя вслепую нескончаемые невидимые стены, он так и не нашел другой лестницы или двери.

В конце концов он заблудился и больше уже не мог отыскать лестницу, по которой спустился в этот подвал. Он сел на землю в сплошной темноте и представил себе, что он в лесу под дождем продолжает свое одинокое путешествие под звуки нескончаемого дождя. Он мысленно перебрал все, что только был в состоянии вспомнить из Старого Канона:

«Путь, который может быть пройден,

Не является вечным путем...»

Во рту у него настолько пересохло, что для того, чтобы остудить его, он даже попытался лизать сырую грязь пола, но к языку прилипала лишь пыль. Мыши временами суетились совсем близко от него и что-то пищали.

Где-то в дальних темных коридорах послышался лязг засовов, и мелькнул яркий отблеск света.

Свет...

Вокруг него возникла тусклая реальность мутных очертаний и теней сводов, арок, бочек, перегородок и проемов. Он с трудом поднялся и нетвердой походкой двинулся на свет.

Он исходил из низкого дверного проема, через который, пройдя ближе, он мог увидеть земляную насыпь, верхушки деревьев и багровое то ли утреннее, то ли вечернее небо, которое ослепило его так, как будто на дворе был летний полдень. Он встал в дверном проеме не в силах сдвинуться с места, так как был ослеплен, кроме того, путь ему преградила неподвижная фигура.