Ольга Куно - Снежный король

— Для чего довольно? — насторожилась я. А сама улыбаюсь — приятна мне похвала!

Он пальцами по столу постучал, косу свою рыжую потеребил.

— Слишком много я мазей и зелий создал, а записи все разрозненные, вон где лежат, — и он на стол в углу указал, на котором ворох листов бумажных свален был. У меня опять руки зачесались там порядок навести. — Есть на полках и отца моего зелья, и деда — записи либо утеряны, либо вообще их не было. Давно хочу я книгу учетную создать с рецептами, да некогда мне. А ты мне помочь можешь. Дам я тебе амулет защитный — никакое зелье на тебя не подействует. И будешь зелья пробовать, названия с горшков и кувшинов списывать и состав записывать. А я уже сам потом по памяти меры буду проставлять и недостающие ингредиенты. Поможешь мне, Марья?

— Конечно, — сказала я радостно. — Помогу, конечно!

С той поры стали мы мирно жить и бок о бок много времени проводить. Теперь с утра я и завтрак, и обед готовила, затем мы с Мерлином в столовой вместе ели, а затем в мастерские его поднимались. Сидела я там тише воды, ниже травы. Зелья пробовала, на листы кхитайские состав записывала, а как набиралась кипа толстая, так сшивала и книгу делала.

А Мерлин рядом свои снадобья и мази варил. В минуты такие у него взгляд опять становился отсутствующим, и не дай Бог отвлечь вопросом каким или словом! Я раз попыталась, так он в горшок что-то не то сыпанул, и под самый потолок пламя зеленое загудело! Колдун пламя заклинанием загасил и мне ничего не сказал, но я все поняла и язык прикусила.

Но часто бывало, что заканчивал он работу, ставил снадобье какое-нибудь доходить, и тогда сам начинал что-то рассказывать, ужасно интересное: про страны дальние, про юниверситетус свой, про задумки свои мудреные, в которых я половину не понимала, но слушала, смотря на глаза его горящие, усердно кивая и его уму ужасаясь. Либо на вопросы мои отвечал, не высокомерно, а по-доброму, чуть дразнясь иногда. Но я на него не обижалась.

Залетали иногда в окна вороны с письмами, частенько заглядывал внутрь конь облачный и ржанием угощение выпрашивал. Я тайком ему оладьи скармливала — уж очень умильно он клал башку на подоконник, губешки раскатывал и «т-п-р-р-р-р» ими делал.

Во второй половине дня я ковер свой ткала и садовнику помогала, осмотрительно к кольцу волшебных растений не приближаясь. Хотя с лозой мы подружились — я ей делала вкусный компост, а она со мной играла — щекотала, под ноги подкрадывалась.

Мерлин же либо из замка улетал, либо лечением занимался, либо гостей принимал волшебных. Кого я только не видела за это время! И чародеев в колпаках черных, и в тюрбанах персиянских, и в фесках, и волшебниц противных!

Ладно, волшебницы как одна были красавицами писаными, но все равно противными. Чем они там с колдуном занимались, о чем общались, не знаю, а подслушивать гордость не позволяла.

Хотя я бы подслушала, но во время приема гостей ставил Мерлин на лестнице двух стражников, которые никого не пускали. Даже на шажочек вон ту ступеньку протереть.

Так прошли пять седьмиц, и все ближе был тот день, когда зелье волшебное, на батюшкиной крови сваренное, готово должно было быть. Позвал Мерлин меня как-то в тайную комнату рядом с мастерской и показал: стоит на медленном огне котелок небольшой, варится, а в нем зелье светится цветом медовым, солнечным.

— Три дня варить осталось, — сказал мне колдун. — На четвертый съезжу к отцу твоему и попробую проклятье с него снять.

— Вот оно какое, зелье чудесное, — ахнула я. — Только бы удалось тебе все, Мерлин, совсем немного же осталось! Не может у тебя не выйти же!

— Вот и проверим, — хмыкнул он, а вижу, приятно ему. — Глядишь, и жениться не придется.

— Да уж не хотелось бы, — пробормотала я, переливы солнца в зелье рассматривая.

— Не хотелось бы? — проговорил он совсем рядом со мной. А голос странный! Я к нему обернулась — а колдун меня взглядом так и сверлит. Тут я подвох почуяла, а где — не пойму.

— Так сам же говорил, — сказала я, лоб морща, — что тебе за нелюбимую идти неохота. Да и мне за нелюбимого тоже не хочется. Нет, — заспешила я, видя, что он нахмурился, — я тебе хорошей женой буду, если обеты дам, но по любви же лучше?

— Лучше, — согласился он задумчиво. Еще раз меня оглядел хмуро и велел:

— Вот что, Марья, ты иди. Делом мне надо заняться.

— Да что я сказала-то не так?! — возмутилась я, ногой топнув.

— Все так, — усмехнулся он невесело. — Иди. И завтра не приходи, и вообще больше не приходи, работать мне надо. Через три дня все и решим.

Я и пискнуть не успела, как он меня выставил. Постояла у двери, постояла, развернулась, косой по спине хлопнув, и вниз пошла.

Ну его, только душу рвет мне. Сказал бы, что не так, неужто язык бы отсох? Хуже дитя малого. Лучше уж с конем его дружить. Вот Облаку дашь хлеба — он и дальше у тебя из рук есть будет. А мужики отчего-то сложнее. Особенно один, рыжий.

Стал Мерлин опять хмурым ходить, молчаливым. Я ему на следующий день завтрак принесла, поздоровалась ласково, обиду свою проглотив, улыбнулась теплее солнышка — ну чтобы лучше работалось ему, чтобы зелье быстрее создавалось. А Мерлин волком на меня поглядел, чуть ли не скалясь, и отвернулся.

А к обеду и вовсе приказал, чтобы Эльда ему подносы носила.

— Ест, чуть ли не мурчит, как кот, — брауни мне шепотом докладывала. — А вид потом блаженный, ровно кто по шерсти ласково погладил! Чем не угодила-то ему, Марья?

Я только вздыхала обиженно и руками разводила. Скучно мне стало без наших с колдуном разговоров и подшучиваний, без работы в мастерской его, да и взгляды его горячие ой как мне кровь грели. А теперь? Даже если мимо проходит, кивнет, чуть не заморозив, и не остановится, за руку не возьмет, головой не покачает, «Ох, Марья, Марья» не скажет. Вот и пойми, чем обидела его!

С горя я ковер с жар-птицей быстро закончила. А как подарить — не знаю. Скатала и в уголок поставила.

Так прошло три дня, наступило утро четвертого. Я всю ночь не спала, ворочалась, за батюшку переживая. Всего два дня осталось из семи седьмиц, Кащеем отпущенных!

И с утра все из рук валилось. Кашу пересолила, булочки с яблоками перепекла, одни головешки остались, хлеб не поднялся, молоко убежало… Эльда на все это и меня, едва не плачущую, посмотрела, по спине меня погладила, головой покачала.

— Садись, — говорит, — у окошка и не трогай ничего. Толку сегодня с тебя не будет.

Села я, в окно смотрю, на ладонь голову положив, и вздыхаю. И радоваться надо, что батюшку не сегодня, зельем новым, так завтра, после замужества, разбудить выйдет, что домой я вернусь, а у меня слезы на глаза наворачиваются. Прикипела я к замку этому, везде тут моей рукой все налажено, каждую грядку и цветок знаю. Даже лепрекон перестал при встрече горшок за спину прятать, а один раз даже на золото взглянуть дозволил. С другого конца залы, но это ничего.