Ольга Куно - Снежный король

— Ку-у-и-и-и-ч-х-е-е-и-ч-хе-е-е-е-е, — заорала птица, приподняв башку и голося прямо в лицо колдуну. Он покачал головой и устало потер пальцами висок.

— Спасибо тебе, Марья, — угрожающе повторил, поднимаясь.

Я настороженно улыбнулась — Мерлин ближе подошел, надо мною навис.

— Только я очень прошу, — проговорил он почти ласково, морщась, как от головной боли. — Если ты еще какой-то подарок мне сделать захочешь, ты со мной прежде его обсуди, хорошо? Вот сказала бы ты мне заранее, я бы клеть большую где-нибудь в лесу подготовил… подальше, или заклинание создал, ор их приглушающее… а теперь срочно его придется делать, обо всем остальном забыв.

Наклонился ко мне и добавил, в глаза так пронзительно глядя:

— Потому что сейчас я не знаю, чего мне больше хочется, Марья, — этим крикунам шею свернуть, или тебе.

— Ку-у-и-и-и-ч-х-е-е-и-ч-хе-е-е-е-е, — раздалось из-под яблони, и я, обиженно развернувшись, пошагала на кухню. Бесчувственный он, этот рыжий. И неблагодарный!

Через несколько дней у меня самой уже голова от ора птиц райских трещала, и даже Эльда на меня нехорошо так смотрела, будто прикидывая, не стоит ли отравить, а вороны и прочие слуги волшебные даже пирожками не задабривались. К Мерлину я теперь с подносом на цыпочках заходила, ставила его неслышно, и побыстрее удалялась. Готовила я ему так, что он меня сто раз простить должен был, но он даже взгляда на меня не поднимал.

Яйцо с подставки в его мастерской пропало, а вскоре и крик прекратился. Жар-птицы продолжали у нас в саду пастись, а когда клюв открывали — короткое чириканье раздавалось, и они тут же его закрывали и начинали всполошенно бегать кругами, словно пытаясь найти свой голос.

Я за тишину Мерлина уже расцеловать готова была. Но вот только он меня вообще не замечал.

Садовник старенький, Джон, все в саду порядок навести пытался, и я ему по мере сил помогала: ветки сломанные резала, цветы пересаживала, грядки восстанавливала. Все лучше, чем от обиды дуться. Так прошла еще неделя, в которую я голос колдуна и не слышала.

Вышла я как-то после завтрака в сад, а там репа заросла сорняками. Ну, я заткнула подол платья за пояс, рукава закатала и давай пропалывать. Шаг за шагом, грядка за грядкой: сменилась репа мятой, а мята морковкой, а дальше шагнула я к лютикам, а там и капуста, и крыжовник уже поспел — собрать надо бы. Солнце припекать стало, и я в тень перебралась, поближе к башне, но внимательно смотрю — на первое кольцо сада не захожу, именно там непонятные растения волшебные растут, именно там я тростник голубой срезала.

Затем компоста притащила, и так в розах увлеклась, прикорм им под корни подкидывая, что когда меня по рукам и ногам скрутили и ввысь подняли, не сразу даже завизжала.

То лоза оказалась, которая стену замка обвивала. И не подходила я к ней — а она сама через дорожку сада перебралась из кольца волшебных растений и меня выцепила. Высоко вздернула — аккурат напротив окон колдуна. Он как раз спиной ко мне стоял, рубаху надевал.

Сначала я на спину его любовалась. Хорошая у него спина, жилистая, и плечи такие… крепкие, даром что тощий. Потом вспомнила, что лучше мне сейчас на глаза ему не попадаться. А затем вниз поглядела и поняла, что уж лучше к колдуну, чем отсюда падать.

Помаялась-помаялась и кашлянула тихонько.

Он, рубаху натянув, вздрогнул и ко мне повернулся. Помолчал, оглядывая.

— И тут от тебя покоя нет, — сказал хмуро. — Зачем к древостражу-то полезла, Марья?

— Да вот не знала, как на тебя посмотреть, свет мой ясный, — ответила я ласково. — Не поверишь, сколько дней ходила, мечтала слово от тебя доброе услышать, да подглядеть, как ты рубаху надеваешь.

Мерлин брови поднял, усмехнулся.

— Я могу снова ее снять, — предложил.

Я опять вниз покосилась. Высоко, а лоза-то тонюсенькая!

— Давай, — говорю, через силу улыбаясь, — мы с тобой поговорим, когда под ногами у меня пол будет твердый. Тогда и снимешь, и наденешь, хоть дюжину раз.

— А, может, тебя так оставить, чтобы ты не лезла никуда больше? — спросил он задумчиво.

— Да не трогала я древостража твоего! — чуть не заплакала я от обиды. — Сам он ко мне приполз, на компост позарился, наверное! Видишь, даже дерево дурное — и то любит то, что я готовлю!

Лоза меня обиженно встряхнула, а я хотела еще что-то язвительно ответить, но вместо этого губу закусила, чтобы не расплакаться, потому что высоко! Так-то храбрюсь, но страшно мне — жуть!

Мерлин слезы мои увидел, нахмурился, рукой по кругу повел — древостраж меня аккуратно в окно к нему просунул и на пол поставил. Отпустил, и я бы там и рухнула, если бы колдун меня не подхватил. Только я из рук его выбралась, платье молча оправила — а то одна тонкая рубаха под ним была просвечивающая, — и к двери пошла, стараясь ровно держаться. А саму со стороны в сторону мотает: ноги от страха подкашиваются и голова кругом идет.

— Опять обиделась? — Мерлин из-за спины моей усмехнулся.

— А я женщина, мне положено, — говорю гордо, не оборачиваясь. — Не все ж тебе от меня отворачиваться и как на пустое место глядеть. Больше седьмицы мне слова не сказал! Хотя, я погляжу, тут что хозяин, что питомцы у него — грубияны!

Лоза волшебная за стенкой обиженно зашуршала, в ближнее ко мне окошко просунулась и бросила в меня пучок листьев.

— Срублю! — пригрозила я, и она снова спряталась за стену. А Мерлин тем временем ближе подошел. Я, как увидела, что подходит, снова к двери голову гордо повернула. Но успела рассмотреть — висит на стене напротив кровати колдуна ковер мой, с жар-птицей золотой. И на сердце потеплело, но и сердито мне — сил нет!

— А тебе, — спросил он и аккуратно меня за руку сзади взял, — так со мной поговорить хочется?

— Да не очень-то, — ответила я сурово, на ладонь его покосилась и отбросила ее, — но ласковое слово всем приятно. Я стараюсь, стараюсь, вчера вон похлебку тебе царскую сделала, пятидюжинную, а в ответ — молчок?

— Какую-какую? — спросил Мерлин. А по голосу слышу — улыбается, злодей!

— Пя-ти-дю-жин-ную, — повторила я по слогам. — Это значит, что в ней пять дюжин инхридиентов!

— Какая сложная работа, — рассмеялся он, смехом затылок мне пощекотав.

Я от возмущения даже повернулась, в глаза его разноцветные уставилась.

— А скажешь — нет? Все пять дюжин запомнить — самое легкое! Главное меру в каждой травинке и специи знать! Чуть что не доложишь — и ешь потом, а будто чего-то не хватает, чуть переложишь — и один вкус все остальные забивает. Вот ты зелья свои варишь, должен понимать, а туда же!

Колдун улыбался, улыбался, и вдруг нахмурился.

— Постой, — говорит, — ты хочешь сказать, что шестьдесят ингредиентов для похлебки наизусть помнишь?

Я на него как на дурня посмотрела.