Светлана Бланкина - Прощай, Нью-Йорк? [СИ]

Джек опускает руки на мою талию, а я волнительно смотрю на него снизу вверх.

— Лучший в Нью-Йорке…

— Ты не веришь в него?

— Каким образом он сможет оправдать тебя в том, что ты посадил невиновного человека в тюрьму, Джек? — с толикой раздражения за этот его наиглупейший, испортивший нам жизнь поступок, спрашиваю я.

— Я вообще не думаю, что Брайан, даже если он знает, что это сделал я, сможет представить суду хоть какие-то доказательства, потому что их просто нет. Я тогда всё замёл, так что он это не докажет.

— Ты же не думаешь, что Брайан будет играть по правилам? — с сомнением в голосе спрашиваю я. — Если он и не найдёт доказательств, то он их придумает, подкупит кого-нибудь…

— А может, не будем говорить о плохом? — перебивает меня Джек, и уголки его губ едва дрогнули вверх. Его раздражает мой пессимизм, но я скорее просто реалистка, ну, или я просто уже привыкла готовиться к худшему. — Мне сказали, что завтра тебя уже можно забрать домой, — снизив голос, говорит Джек, и жёлтый свет в палате отражается в его тёмно-карих глазах, делая их медовыми.

— Почему врачи постоянно говорят с тобой, а не со мной, почему я никогда ничего не знаю, а ты знаешь всё? — с явным недовольством в голосе спрашиваю я, опускаю руки Джеку на грудь, а он лишь смеётся. — А Жозефин? Когда её хотя бы переведут из реанимации?

— Не раньше, чем через неделю, — с немного потускневшим взглядом говорит Джек. — Но она в порядке, не волнуйся. Думаю, когда суд пройдёт и всё уже разрешится, тогда мы её уже точно заберём домой, — касается ладонью моей щеки Джек.

— Домой? — устало улыбаюсь я.

— Да, — кивает он.

Каждый день проходить у детской реанимации и смотреть на дочь, к которой я не могу даже подойти не то, что прикоснуться… давит на сердце с невероятной силой. Это тяжело… я вроде как и поняла, что теперь я мама, что у меня есть дочь, но я ни разу не держала её на руках, я даже рядом с ней не стояла, я могу лишь смотреть на неё издалека и от этого я ещё не окончательно верю в то, что моя жизнь на самом деле безумно изменилась в считанные минуты. Я всё ещё не до конца осознала то, что стала мамой, но я знаю, что это изменится, как только я впервые возьму дочь на руки.

Сегодня меня выписывают. Я чувствую себя уже гораздо лучше, но, конечно же, у меня всё ещё болит послеоперационный шов, мне всё ещё больно ходить, но с каждым днём эта боль становится всё незначительнее и незначительнее.

Я хотела родить сама, я думала, что смогу это сделать, что хочу родить самостоятельно, без хирургических вмешательств, но когда у меня начались схватки на приёме, я потеряла сознание от болевого шока и в дополнение к этому я потеряла много крови и просто не смогла очнуться.

И мне немного жаль, что я прожила момент рождения своей дочери, мне жаль, что я не увидела её тогда, жаль, что её не положили мне на грудь, но думаю, из-за того что она родилась недоношенной мне бы её равно её не дали.

— Она никуда не денется, с Жозефин всё будет хорошо, — говорит Джек прямо за моей спиной и, отводя взгляд от всё ещё находящейся в реанимации дочери, я поворачиваюсь к Джеку.

— Да, я знаю, — поджимаю губы я, касаясь замочка на его тёмно-синем свитере.

— Всё идём, — шепчет Джек, но я не спешу поднимать взгляд, чтобы взглянуть на него. — Клэр, — берёт меня за руку он, и замочек выскальзывает из-под моих пальцев. Кажется, у меня совсем ледяные руки, потому что ладонь Джека кажется мне просто горячей.

— Идём, — выдыхаю я, подняв на него взгляд, и Джек, взяв сумку с моими вещами, которые мне привёз он и Джессика за дни, которые я была в больнице, второй рукой берёт меня за руку и мы проходим по коридору ведущему в холл.

— У входа много папарацци, так что не поднимай голову и взгляд, смотри себе под ноги, не улыбайся, ничего не говори, будь максимально отстранённой, — говорит мне Джек, когда мы уже подходим к дверям. — Это совет не только мой, но и Дэвида, — поясняет он.

— Я поняла, — сдержанно киваю я. — В каком-то смысле в больнице было даже хорошо, ни папарацци, ни назойливых журналистов и отсутствие чрезмерного внимания.

— Не хочешь возвращаться? — спрашивает Джек и, взглянув на него, я замечаю на его уставшем лице намёк на улыбку. — Ладно, идём, — усмехается он и открывает для меня первую дверь.

Всё это время подле нас находилась наша охрана и на улице нас сопровождает ещё несколько человек, поэтому, когда Джек открывает для меня первую дверь, которая ведёт в небольшой коридор, охранник, стоящий у выходной двери тут же открывает её и меня моментально обдаёт ярким солнечным светом. И не только им.

Папарацци у входа намного больше, чем я думала, все они делают снимкам, много говорят, пытаясь перекричать друг друга, но из их слов я различаю только своё имя.

Как и просил Джек, я иду к машине, которая стоит совсем недалеко от дверей больницы с опущенной вниз головой, я смотрю себе под ноги и совершенно не реагирую на просьбы посмотреть в камеру и ответить на вопросы о моём самочувствии, о моём ребёнке, о Брайане и так далее. Они даже спрашивают меня о Джеке, который идёт прямо позади, я чувствую его руку на своей спине и руку одного из охранников, который направляет меня к машине, а ещё несколько человек, не подпускают к нам папарацци слишком близко.

Мы благополучно добираемся до машины, и садимся на заднее сиденье.

— Всё хорошо? — спрашивает у меня Джек, взяв меня за руку, и я успеваю лишь кивнуть. — Лучше пригнись, — говорит он, потому что папарацци лезут камерами прямо в окно и от этих их действий мне становится тошно.

Я понимаю, вся эта ситуация, я и Брайан и даже Джек, за считанный миг мы поднялись на первые полосы всех скандальных статей, сейчас о нас говорит весь Нью-Йорк и на наших снимках можно хорошо заработать, но нужно же проявлять хоть немного уважения.

Когда мы уже прилично отъезжаем от больницы, Джек вновь берёт меня за руку, а я смотрю в окно, смотрю на улицы Нью-Йорка и, делая вдох, вдруг осознаю, что виды любимого города начинают мутнеть перед моими глазами, а губы расплываются в лёгкой улыбке.

— Клэр? — слышу я тихий вопросительный голос Джека и, прикрыв на секунду глаза, сжимаю его ладонь немного сильнее. — Ты плачешь? — пододвигается он ближе ко мне, но я не поворачиваюсь к нему, а открыв глаза, всё ещё смотрю в окно, чувствуя на сердце невесомость, чувствуя лёгкость и тихо подступающее ко мне счастье… счастье и тишину. — Клэри…

— Боже, я так тебя люблю, — улыбаясь, поворачиваюсь к нему я со слезами на глазах и сев лицом к Джеку на колени, я обхватываю его лицо ладонями и целую его без лишней нежности, и наш поцелуй смешивается с моими слезами.

Эти слёзы… они от лёгкости, от осознания того, что как раньше уже не будет, от осознания того, что я уже никогда не вернусь в прошлое, никогда не вернусь к Брайану, во времена того дикого страха, беззащитности и жалости. Наверное, можно сказать, что эти слёзы — слёзы счастья.