Алексей Келин - Семейные обязательства

Лесной хозяин узнал о жертве, когда один из братьев разрезал свою ладонь и оставил на стволе березы кровавый отпечаток, сказав слова, услышанные от деда.

Леший был голоден намного больше, чем люди. Он слишком давно не пил горячей крови и почти бежал к заветному камню – скорее! Насытиться!

Мальчишка был еще жив, хоть и припорошен снегом. Он сидел у камня, сжавшись в комок, чтобы как-то сохранить остатки тепла, больше похожий на груду ветоши, чем на живого человека. Но запах! Упоительный запах живого человека, отданного в жертву! Запах боли и страха!

Леший кинулся к нему, уже почти чувствуя во рту вкус детского мяса.

И всем весом напоролся на крепкий стволик молодой осины, в нужный момент поднятый мальчишкой с земли. Один конец осинки был наскоро заточен плохоньким крестьянским ножичком (и как успел-то из дома стащить!), а второй упирался в камень. Так охотники насаживают на копья кабанов.

Леший не сразу понял, что случилось. Рванулся ближе – разорвать! Но только насадил себя еще глубже, застряв на обломанной развилке ствола. Он махал лапами, пытаясь достать наглеца, не пожелавшего заплатить своей жизнью за жизнь семьи, но не мог дотянуться. Слабея, схватился за осину – вытащить из себя кол...

В этот момент мальчишка бросил удерживать осинку и поднял из-под снега свое второе оружие – ветку с крепко примотанным ножиком. Без замаха, вложив остатки сил, он почти на ладонь воткнул железное лезвие в ярко-зеленый глаз лесной нечисти.

Тварь испустила дух через несколько минут. Парнишка снял нож с немудреного копьеца и, пыхтя, стал отрезать добыче голову.

Будь Леший не так истощен, будь он хоть чуточку внимательней, не ослепи его кажущаяся беспомощность жертвы – быть парнишке обглоданным. Или если бы пацан не сообразил взять именно осину; если бы не вспомнил из сказок, что убивать древнюю тварь нужно железом, а осина только ослабит Лешего…

Мальчишке невероятно повезло.

Как повезло в тот же день еще не раз. Голодные волки, учуяв запах от мертвой головы Лешего, обходили парнишку десятой дорогой. Он сумел дойти до села за дальним лесом и постучаться в дверь священника. Сельский поп чуть в обморок не грохнулся, увидев на пороге замерзшего мальчишку, державшего за буро-зеленые патлы, похожие на пожухлую траву, башку лесного чудища.

«Изверг я, - мрачно сказал парнишка, когда отдышался. – Из рода меня извергли, нет у меня ни семьи, ни имени…»

Поп посадил нежданного гостя к печке, накормил, чем смог, а пока попадья топила баню, отписал в город, охранителям. Спроворил кого-то из сельских мужиков отнести письмо.

Охранители прибыли дней через десять, и, конечно, дознались правды. Труп лесного идолища сгорел одном на костре с идолопоклонниками. Мальчишка смотрел на казнь сухими глазами, а потом уехал в Грюнфельд вместе с церковниками.

Так появился в Официуме самый юный служитель. Охранители стали его единственной семьей, а заколотый Леший – первым в череде уничтоженных чудовищ и сожженных колдунов. Василий делал карьеру спокойно, методично, с крестьянской основательностью и сметкой. Дорос бы к сорока годам и до сана епископа, если бы не ещё один выскочка из захолустья.

Тьма.

Живая, клубящаяся, завивающаяся вокруг, что-то шепчущая на пределе слуха.

Элиза не видит почти ничего. Даже собственную вытянутую руку.

Под босыми ногами шершавый камень. Бежать больно, остановиться – невозможно. Ведь там, во тьме, злобные твари идут по следу, пыхтят, вытягивают вверх морды, прядают ушами, ловят звук и запах...

Нога подворачивается, она падает, обдирая колени, вскакивает и снова бежит. По голени течет горячее, растворяется во тьме с легким шипением.

Тьма рада крови.

Твари почти рядом. Элиза кричит, но звука нет. Здесь нет ничего – только тьма, бег и неведомые загонщики.

Впереди мелькает огонек. Светится верхушка шеста в руках темной фигуры. Кто-то в бесформенном балахоне стоит на корме пузатой лодочки. В ней есть еще люди – смутно знакомые, но сейчас Элиза не может вспомнить их имена.

Она кричит, машет руками, умоляет подождать… Голос срывается на хрип, но никто ее не видит и не слышит.

Лодка беззвучно ускользает по непрозрачной воде. Тьма снова смыкается вокруг.

За окном гремела ночная осенняя гроза. Косой дождь бил в стекло, в зареве молний ветви качающихся деревьев отбрасывали ломаные тени на штору.

Элиза вздрогнула, очнувшись от кошмара.

Тьма еще здесь. Она растворяется, уходит, утекает в углы комнаты, обещая вернуться вновь.

Рядом, отвернувшись от Элизы, лежал Пьер. Видны только его плечо и затылок. Она приподнялась на локте и долго, пристально всматривалась – дышит ли он? Жив?

Элиза несколько раз протягивала руку – дотронуться до него - и отдергивала в последний момент. Вдруг вместо теплой кожи окажется что-то… другое?

От очередного раската грома Пьер пошевелился, что-то сонно пробормотал и, не просыпаясь, подтянул одеяло.

Ярким проблеском, ударом молнии пришло облегченно - счастливое: он просто крепко спит! Это был всего лишь ночной кошмар, дурочка!

Элиза прикасается к плечу мужа – теплому, живому!

Пьер просыпается мгновенно. Оборачивается к ней.

- Простите, - тихонько говорит Элиза, - мне приснилось…

Он раздраженно качает головой, молча обнимает Элизу и снова засыпает.

Лежать неудобно, шея затекла, руку он неловко придавил, но Элиза замерла и не пыталась повернуться. Ей было тепло и почти не страшно.

Когда Элиза проснулась, Пьера в постели уже не было. В окна било яркое солнце, только мокрые крыши соседних домов напоминали о недавно пролившемся дожде.

Элиза сладко потянулась, откинула одеяло и села на кровати.

Мир снова становился цветным. Тусклая серость, навалившаяся на Элизу в день, когда развалилась ее жизнь, немного отступила. Она глубоко вздохнула, чувствуя, как воздух расправляет легкие, как уходят напряжение и безнадежность.

Она даже не представляла, насколько тяжелый груз давил на ее плечи в последние месяцы. Этот камень никуда не делся, но почему-то стал немного легче.

День прошел в хлопотах. Элиза выбирала новую обивку для стен, листала каталоги с мебелью, представляя, как будет смотреться гарнитур с кружевной резьбой в обновленной гостиной. Так и не решила, на каком варианте драпировки портьер остановиться, но об этом можно будет подумать чуть позже.

Надо же было чем-то себя занять! Пьер прав, не нужно сидеть и сходить с ума от одиночества и безделья. Пусть это будет обстановка дома. Потом придумаем что-нибудь еще. Может быть, и правда пойти в вольные слушатели университетских лекций?

Пьер приехал к ужину.

Сначала все шло, как обычно: