Дарья Беляева - Воображала [СИ]

— Прошу прощения, — сказала я. — Значит, ты победил?

Я говорила с ним на «ты», потому что я и представить себе не могла, что значит обращаться на «вы» к безумному варвару. И хотя он вошел во дворец и выиграл войну, он оставался варваром. За некоторые границы выйти не получится, что бы ты ни сделал.

— Значит, — сказал он. Он был моим ровесником, но выглядел лет на десять старше, как ему и полагалось. У него были внимательные глаза, а рука покоилась на прикладе винтовки. Но он не целился в меня. Это значило, что меня казнят. Что ж, стоило встретить смерть с достоинством.

— Ты позволишь мне похоронить ее по нашему обряду?

— Да. Позволю.

Все оказалось даже забавно. Вот он, мятежник, стоял передо мной, сестрой его императрицы, он шел ко мне через войну, через боль, кровь и смерть, а я была сражена страхом и отчаянием. И вот все закончилось, в эту минуту, а нам совершенно нечего было друг другу сказать. Мне было интересно, в чем его безумие. Он не был похож на сумасшедших, какими я их себе представляла. Аккуратен, насколько позволяла война, спокоен и с виду вполне разумен. У него была совершенно неяркая мимика, казалось, будто выражение его лица никогда не меняется.

— Ты рассматриваешь меня, как животное.

Я и вправду словно была в зоосаду. Смотрела на него, как на диковинку. И это, пожалуй, было единственное, чем я могла отомстить ему за смерть моей сестры и падение моего рода.

— Не говори со мной на «ты», — сказала я.

— Твой род будет править до разрушения Империи.

— Значит, ты решил уничтожить здесь все. Ожидаемо.

— Ожидаемо от варвара? — он спросил скорее с интересом, чем с обидой. Мне казалось, будто он смотрит на меня со стороны, словно разговаривает со мной и одновременно находится где-то в другом месте. Эта странная деталь, словно отсутствие чего-то, наконец, позволила мне понять — он все-таки безумен.

— Ожидаемо от человека, который вместо того, чтобы понять существующий порядок вещей, разрушает его до основания.

Язык словно сам по себе шевелился. Мне не хотелось заниматься софистикой, мне хотелось лечь на пол и рыдать от мысли, что моей сестры больше нет. Для него она была императрицей, фигурой на карте, которую нужно было скинуть на пол. Для меня же она была единственным существом, которое я когда-либо любила на свете.

— Ожидаемый аргумент от того, кому выгодно существующее положение дел.

Только его больше не существовало. Я видела, что и Аэцию не хочется говорить. Он прошел войну и устал лить кровь. Что ж, у него было еще много работы. Оставались чиновники, сенаторы, военные. Все те, кого я знала совсем по-другому, как хороших знакомых, любящих родственников или друзей. Впрочем, были среди принцепсов и преторианцев близких к нам и мерзавцы, но не больше, чем в любой другой среде.

— Тогда, я думаю, тебе нужно завершить, — мой взгляд скользнул по сестре. — Свое дело. Ты казнишь меня при всех?

Он сделал несколько шагов ко мне, и выражение его лица впервые изменилось. Обнаженные в кривой улыбке зубы придали ему дикости, заставившей меня отшатнуться. Впервые в этом спокойном человеке я по-настоящему узнала генерала, пришедшего из края лесов и безумцев.

— Ты станешь моей женой, — сказал он. — Я думал, это будет твоя сестра. Я слышал, что у вас были доверительные отношения и планировал шантажировать ее твоей смертью. Но раз получилось по-другому, тебе придется выйти за меня замуж.

Я даже не сразу поняла, что он говорит. Он, варвар и преступник, не имел права даже думать о таком. Мой род продолжался с самого пересотворения человечества и длился сквозь века в огромнейшей Империи мира. Мой бог благословил нас, чтобы мы властвовали над такими, как он. Он мог убить меня, по праву победителя, но быть его женой означало бы втоптать в грязь все, во что верили поколения моих предков.

И это противоречило Пути Человека, потому как лишало меня достоинства и гордости перед моим богом.

— Ты не имеешь права даже смотреть на меня, — сказала я. Эти слова вырвались у меня сами по себе, словно и не я их говорила, а весь мой род сквозь меня. Я осталась одна, и я была их голосом.

Он вскинул винтовку, и ее дуло уперлось мне в грудь.

— Тогда я застрелю тебя сейчас.

Аэций повторил:

— Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Голос его ничего не выражал, и я бы не удивилась, если бы он тут же нажал на курок. Страх заставил закрыть глаза, но я преодолела его. Не потому, что во мне было много внутренней силы. Нет, просто я знала, что окажусь рядом с сестрой. И, наверное, это заставило меня улыбнуться.

— Стреляй, — сказала я. — Умереть достойно — это дар лучший, чем жизнь в разрушенной тобой стране.

— Твоя готовность к смерти вызывает уважение, — сказал он. — И я слышал, что ты — хороший человек. Ты помогала пострадавшим в войне, так?

— А разве ты не убивал хороших людей?

Я закрыла глаза, приготовилась к звуку выстрела, который я услышу последним в своей жизни. Винтовка больно упиралась мне в грудь.

Но вместо боли от выстрела я почувствовала другую боль. Нож прошелся по ткани моего платья, и она пронзительно затрещала. Лезвие надавило мне на кожу, и эта боль была слабой, но ощутимой. Платье упало к моим ногам, и прежде чем я поняла, что стою перед ним в нижнем белье, он надавил мне на затылок, привлекая к себе. Я увидела, что его винтовка валяется на полу, дернулась в ее сторону, но он схватил меня за волосы.

Я хотела закричать, но не могла. Мне было мучительно стыдно за то, что это происходит со мной, и я не хотела, чтобы кто-нибудь знал, что мне больно или страшно, или что он срезал с меня платье.

Умирать легко, потому что ты знаешь, что на этом все кончается. А вот унижение, это тяжело, от него перестаешь быть собой. И я никогда прежде не чувствовала ничего подобного, со мной никогда так не обращались, и на глаза навернулись детские слезы стыда и страха. Я наступила ему на ногу, но он даже не поморщился. Аэций толкнул меня на пол, и я снова попыталась добраться до винтовки, но в этот момент он навалился на меня сверху. Я чувствовала себя слабой и маленькой. Он был намного сильнее и выше, чем я, и мне казалось, что он может сломать мне шею одним движением. Но я этого не боялась. Наоборот, я боялась, что он не убьет меня. Мне хотелось кричать, проклинать его или просить остановиться, но нельзя было показать, как мне страшно. Когда он развернул меня к себе, я с ожесточением вцепилась зубами в его руку, почувствовав вкус крови на губах. Он не ударил меня, но разжал мне челюсти, как собаке. Винтовка из которой я могла бы пристрелить его была совсем рядом, а я не могла добраться до нее.

Он сдернул с меня лифчик, и застежки проехались по моей коже, оставляя на спине царапины. Он не целовал меня, даже не пытался. Это было бы глупо, ведь мы не знакомы. Я едва не засмеялась, такой дурацкой показалась мне эта мысль.