Дарья Беляева - Дурак [СИ]

Ниса остается довольна, садится на нижнюю слева кровать, говорит:

— Эта — моя.

Офелла так и стоит в проходе, потом улыбается.

— Так аккуратно.

И это, наверное, самый лучший комплимент в ее понимании. Она ставит свой зонтик в изящную подставку для него и проходится по купе, затем садится на кровать напротив той, что теперь принадлежит Нисе. Юстиниан говорит:

— Мой доброжелательный сексизм не позволяет мне протестовать. Я лезу наверх.

А мне нравятся верхние полки, на них всегда качает, и если закрыть глаза, можно представить, что ты в середине океана, и это убаюкивает. Я забираюсь наверх, и в этот момент поезд трогается, едва не скинув меня с моего места, как норовистая лошадь.

Где сейчас мама? На месте папы. Теперь она решает государственные дела.

Офелла говорит:

— На самом деле я не так уж часто путешествую. И не против съездить куда-нибудь. Там есть достопримечательности?

— Я уже шутил про велосипедную цепь, которой нас там огреют? Так вот, это не совсем шутка.

Ниса говорит:

— Я здесь для того, чтобы путешествовать, поэтому если меня огреют велосипедной цепью, я в Парфии так и скажу, что вы тут все ублюдки.

А я говорю:

— Спасибо вам.

Юстиниан еще некоторое время говорит, и я слушаю его, чувствуя, что дремлю.

— Друзья мои, мы должны понимать, что сопричастны великим событиям, мы входим в историю, как в портовую шлюху — никто и никогда не узнает об этом, но мы насладимся сполна! Помните! Нарратив стоит того, чтобы быть рассказанным только если случилось нечто экстраординарное! Поэтому при любой возможности мы будем кутить, превращать сопротивление в товар и переходить границы дозволенного!

— Ты уже перешел границы дозволенного, Юстиниан! Я хочу почитать! — говорит Офелла, раздраженная до предела. Юстиниан в ответ сбрасывает на нее свой леопардовый плащ.

— Ты урод!

— Я боюсь, что ты замерзнешь!

— Я надеюсь, что ты замерзнешь, и умрешь!

— Просто супер, — говорит Ниса. Офелла еще некоторое время читает в тишине, а потом еще больше злится и погружает в темноту нас всех, потому что выключатель находится в ее власти. Она не может заснуть и ворочается, Юстиниан слушает музыку, а Ниса внизу смотрит в окно на то, как проплывают мимо огни населенных пунктов и струящиеся провода.

Я надеюсь, что веко ящера не пропускает свет, как шторка иллюминатора в самолете.

Раздраженная Офелла источает негодование, и я тоже не могу заснуть, поэтому достаю телефон и смотрю пятьдесят своих сообщений от Нисы. Она пишет: привет. Затем пишет: как дела? Еще пишет: ну? Пишет: тут ходит Кассий, но в комнату не зашел. Он смешной. Я листаю ее сообщения, и они встают передо мной сплошной стеной, как текст в книге.

Ты чего не отвечаешь?

Где ты, Марциан?

Я не волнуюсь, мне скучно.

Вот бы сейчас поесть. Не тебя.

Мороженое. И сосиску! И колбасы, много колбасы.

Колбаса и сосиска у вас одно и то же?

У тебя в комнате паук. Я не собираюсь его убивать. Он на счастье.

Ты меня бесишь.

Ты что не умеешь писать?

Стоп, ты же написал мне про белку.

Мне с тобой повезло.

Не хочешь общаться, не общайся.

Я переписала из твоего телефона телефон Юстиниана. Спорим, он будет общаться.

Ты тупой.

Извини.

На девятнадцатом сообщении я начинаю засыпать, и быстро проматываю их до последнего желтого конвертика на экране. Ниса пишет: Приходи скорее, я скучаю.

Я улыбаюсь, потом накрываюсь пахнущим чистотой одеялом и засыпаю. Просыпаюсь я не от трупного запаха Нисы, а значит окна действительно плотно закрыты. В купе темно, так что решить, наступил ли день я тоже не могу. Я слезаю, стараясь никого не разбудить. Офелла спит, свернувшись калачиком, беззащитная и похожая на маленькую девочку, она кажется мне очень трогательной. Ниса располагается на кровати со всем возможным комфортом и даже превосходит его, потому что нога ее болтается в проходе. Юстиниан что-то бормочет во сне, переворачивается, снова что-то бормочет, а потом дышит мерно и тихо.

Я быстро проскальзываю в коридор, стараясь запустить в купе как можно меньше света, и тут же закрываю за собой дверь. Редкие люди уже ходят умываться, но шумно еще не стало. Утро как бы началось, но не разгорелось еще. А может, просто запустение вагона первого класса в едущем в Бедлам поезде производит на меня такое впечатление. Я заглядываю в окно, держась за поручень. Трясет в коридоре сильнее и приятнее.

Передо мной открывается холодное на вид, туманное пространство, населенное, в основном, елками. Леса здесь густые-густые, совсем не такие, как в Италии. Поезд проплывает по мосту над черной рекой, и корни деревьев спускаются к самым ее берегам, будто чтобы напиться.

Я никогда не видел этой природы прежде, но у меня есть ощущение, что я еду домой, и все происходит правильно. Отсюда, однажды, приехал папа. А теперь я возвращаюсь сюда вместо и для него.

Трава здесь какая-то странная, будто ржавчиной тронута, и вообще вся природа строже, яснее. Горизонт кажется прямым из-за ровных верхушек елок, и сами они стоят, как будто их кто-то очень аккуратный поставил в пластилин. Мне не верится, что это здесь живет наш безумный народ. Италийская природа буйная, она больше про хаос и про свободу, и больше подходит тому, что я думал о нас. Мне надоедает смотреть на то, какое все одинаковое и туманное. Здесь когда-то было самое сердце войны, отсюда шел Безумный Легион. Но земля больше не выглядит развороченной, ее раны затянулись.

Человеку, я думаю, больше свойственно создавать, чем разрушать. А когда он разрушает, ему плохо. Я стараюсь не разрушать вещи, потому что хочу быть счастливым. Я снова захожу в купе, быстро, как будто за мной гонятся злодеи из фильма, закрываю дверь. Ниса сидит на кровати, смотрит в черное окно, будто что-то там видит, и расчесывается в темноте.

— Надо теперь говорить.

— Ну, — отвечает она. — Наверное.

А потом складывает руки на груди, смотрит на меня, будто я во всем виноват.

— Хорошо, ладно, точно надо сказать. Доволен?

— Не доволен, — честно отвечаю я.

— Если бы ты вчера не чувствовал себя так, я бы с тобой не поехала.

— И что бы ты ела без меня? Ты что думаешь, что я виноват?

— Нет, я тебе просто говорю.

— Ты говоришь таким тоном, как будто это из-за меня.

— Потому что это правда из-за тебя. И из-за меня. Из-за нас с тобой. А теперь я в замкнутом пространстве.

Мы говорим тихо, практически шипим друг на друга, и эти звуки, наверное не очень приятные, будят Юстиниана. Он свешивается вниз, говорит:

— Уважаю ваше право на личное пространство так же, как вы — мое право на здоровый сон.

— Нам нужно тебе кое-что сказать, — говорю я.

— Вы встречаетесь? Это ничего, я ее у тебя отобью.