Дарья Беляева - Аркадия [СИ]

— Они слушаются тебя. Чтобы они служили мне, я и твой отец пытали их, подчиняли их, ломали их. Тебе достаточно слова. А знаешь, что самое главное? Ты можешь заставить их не бояться. Ты можешь утешить их боль. Я всегда говорил, что дети лучше родителей.

— Ваши дети лучше вас?

— Наверняка.

Он улыбнулся, сделал шаг ко мне, и я дернулась.

— Не бойся, — посоветовал он.

Но мой страх был сильнее любых советов. Неблагой Король вызывал у меня инстинктивный ужас, как мысли о собственной смерти, настоящей, а не той, где я присутствую на собственных похоронах в качестве бесплотного духа в стиле готических романов конца девятнадцатого века.

О смерти подлинной, о небытии, в котором не мир теряет тебя, а ты теряешь весь мир, об ужасе и пустоте, с которыми никто не может смириться. В детстве, когда я узнала, что умру, что однажды меня не будет, я начала кричать и кидаться вещами, чтобы папа что-нибудь по этому поводу исправил. Сейчас я ощутила такой же позыв, совершенно глупый, капризный, отбросивший меня на двенадцать лет назад, в самое начало моей жизни.

— Я не причиню тебе вреда. Ты — моя внучка, моя кровь, моя победа над временем. Я становлюсь лучше в каждом из вас, моя сущность путешествует в вашей крови. Я трепетен к такого рода вещам.

— Я видела кладбище на клубничном поле.

Он сложил руки на груди.

— Множество моих детей и детей моего брата погибли, не сумев доказать, что они достойны нести эту кровь. Ты очень красивая. Моя порода.

— Что я буду делать?

— То, для чего ты создана. Ты будешь управлять моими мертвецами, Принцесса Пастырей, Делия, дочь своего отца, владелица всех, кто боится и кого боятся, хранительница внутренней боли и свидетельница тех, кто не может сказать.

Он вдруг вытянул руку, жестом, которым папа частенько приглашал меня пойти с ним куда-то, и меня передернуло от сходства моего отца и этого страшного, инстинктивно отвратительного мне человека.

На его неподвижной ладони переплетались тени и лунный свет, они сходились отовсюду, сплетались в черное с серебром, и я смотрела на этот удивительный танец вещей, которые прежде вовсе не считала материальными. Блеск и абсолютная тьма тонули друг в друге, выныривали друг из друга, и в самом этом движении я видела, как борются между собой два начала. Темнота и лунный, изменчивый свет. Мне пришло в голову, хотя я и не знала, почему, что это о моих родителях, это их сущности путешествующие в моей крови, сцепились сейчас на ладони у Отца Смерти и Пустоты.

Наконец, я увидела, что тьма и свет начинают принимать очертания большого, изрезанного в замысловатом орнаменте кольца. Наконец, все окончательно обрело твердость, форму, вышло из небытия.

Черный металл, я даже не знала есть ли такой на земле, и лунный камень, украшающий диадему. Моя корона, подумала я, а потом Отец Смерти и Пустоты, наш Неблагой Король, короновал меня. И я почувствовала себя окольцованной птичкой, но тяжесть диадемы была и приятна.

Лунный камень был связан с Розой, изменчивый свет и мед, это было о ней. Цветы врезанные в черненый металл — папа, все о боли и о любви, красивое и уродливое. Моя грубоватая корона с самым прекрасным из камней была на мне, и я боялась пошевелиться, будто она могла изранить мне голову.

Еще стоило обрадоваться, что у меня такая готичная корона.

— Вот теперь ты окончательно дома, принцесса, — сказал Король. А я вспомнила, как часто папа называл меня принцессой. Мне стало неприятно, что это делает другой человек.

Он развернулся, направился к выходу и обернулся только у порога, запятнанный луной, от которой его глаза казались еще ярче.

— Кстати сказать, кровь моих детей всегда хорошо удобряла эту землю. Мои дети, это магия, а магия питает мою Реку. Я обречен снова и снова приносить их в жертву моей Реке. Такая моя участь. А какая твоя?

Но он не стал слушать ответа. Может быть, так было и хорошо, потому что у меня его не было.

Помещений в Замке было бесчисленное множество, они сохранили в себе слепки всех веков, всех стран. Сначала Флори этого не понимала. Замок был слишком огромен для нее, чужое, оглушающее место, которое намного больше внутри, чем снаружи. Когда Флори впервые взглянула на этот замок из ее детских книжек, она подумала, что внутри, наверное, сотни комнат. Оказалось, что внутри их тысячи. И она видела далеко не все. Король коллекционировал, как марки, моменты человеческой истории. Если знать, что ищешь, оно всегда находилось. Римские термы жаркие настолько, что невозможно дышать, большущие, пахнущие вечным камнем и пыльной сухостью египетские храмы, звенящие от шагов залы Ренессанса, броские, почти безвкусно красивые спальни в стиле барокко. Куда Флори только не попадала, она терялась в Замке, как Музее Истории Искусств в детстве. Флори чувствовала себя маленькой девочкой, потерявшей маму во сне, заблудившейся в здании, где нет никого родного. Ей было страшно и очень-очень хотелось домой, в Вену. А ведь прошло уже тридцать лет, она должна была привыкнуть. Не получилось. Флори всюду была совсем одна. Роза, ее приветливая и удивительно красивая сестра, жила в Башне в лесу, Каспар и Аурелиуш наперебой старались услужить своему дяде, единому, единственному теперь королю. А Флори еще помнила, как добр был к ней ее Отец, благой, справедливый король. Он всегда был в белом, похожий на ангела, про которых мама пела в детстве.

Флори, если можно так выразиться в отношении своего настоящего, биологического отца, испытала сильную трансферентную реакцию. Он был с ней добр, и учил ее, что они не могут помочь всем, но если они могут помочь хоть кому-то, то живут уже не зря.

Теперь он лежал в гробнице, хрустальной и тесной, увитой жадным плющом, а Флори все еще выполняла его завет. Аурелиуш вовсе бросил работать, Каспар предал его, Роза жила в уединении, и Флори не знала, выполняет ли она свою часть договора. Флори выполняла. Терпеливо, день за днем, Флори сотворяла людям вещие сны, сны, которые могли спасти им жизни, если они только обратят внимание.

И на ее счету было множество тех, кто не вошел в поезд, который сойдет в рельсов, множество тех, кто вовремя попал ко врачу, множество тех, кто навестил своих стареньких близких и тех, кто не дал несчастью случиться со своими детьми.

Если подумать, это то, ради чего она когда-то захотела стать врачом. И хотя, в конечном итоге Флори скорее врачевала головы, чем тела, для нее все еще было важно, что она могла кого-то спасти.

И, как и в ее земной профессии, все на самом деле зависело от человека. Не все принимали ее дары, для многих это были последние в жизни сны, и Флори было жаль таких людей, но она ничего не могла поделать. Единственным ее способом связи с миром снаружи были сны. Было забавно, что будучи психоаналитиком, Фрэнни трактовала сны, а теперь она создавала их, пользуясь собственными же знаниями о том, какие чувства у людей способны вызвать определенные образы.