Дарья Беляева - Аркадия [СИ]

Она любила ту работу, которую дал ей Благой Король, и ей не хотелось бросать ее, хотя Каспар частенько намекал ей на то, что власть переменилась, а следом перемениться должен был и род занятий. Каспар предал дело своего Отца, Каспар развязал самую огромную бойню в истории человечества, в которой сгорит и город Фрэнни, так любимый ею город. А Каспар смеялся, пробуждая в людях темную, слепую силу, готовую обрушить мир в пропасть. Каспару нравились такие вещи, он был создан для этого. Неблагой Король предлагал Флори владеть теми, кто умрет во сне, но она отказалась.

Он терпел ее здесь, не мешал Флори делать свою работу, и этого было достаточно.

В тот особенный день, который ей навсегда запомнился, Флори сидела в гостиной. Так она называла эту комнату, потому что она была очень похожа на гостиную у Флори дома. Флори любила эти глубокие кресла, обтянутые бутылочного цвета тканью, обои с цветочным орнаментом отсылавшим к индийским мотивам, но сильно европеизированным, запах сигар, усыпляющий и успокаивающий, тяжелые шторы и морские пейзажи в массивных позолоченных рамках. Шахматный стол, длинное зеркало, выглядывающие из вазы свежие белые цветы, все это напоминало ей не то о ее собственном доме, не то о доме ее лучшей подруги Гретхен, так часто бывает с приметами времени — они кажутся очень родными, но в собственном прошлом абсолютно точно не припоминаются, все это интегральное, слитое воедино дежа вю начала двадцатого века. Флори казалось, что стоит ей выглянуть в окно, и она увидит редкие машины, взлетающие по подъему дороги. Теперь-то машин стало гораздо больше, и были они совсем другие. Огромная эволюционная разница, как между волком и пуделем.

Флори не всегда находила гостиную среди все время меняющих свое местоположение комнат. Только башни были стабильны в Замке, как оси, вокруг которых все и вращалось. Получалось не всегда, но Флори не теряла надежды однажды запомнить алгоритм путешествия по коридорам. Флори специально одевала платье, в котором была, когда Отец забрал ее из Вены. Она представляла, что снова дома.

И хотя Флори плела сны, а не строчила отчеты о своей научной работе, ее посещали радостные, спокойные мысли о том, что она, наконец, вернулась.

Плести сны было просто, хотя Флори никому не смогла бы объяснить, как она это делает. Ее пальцы совершали движения, она то перебирала невидимые нитки, то завязывала узелки, и мысли вторили ее движениям. Иногда с пальцев срывались искры, в которых таяли отражения придуманных ей снов.

Самая большая хитрость — ничего нельзя говорить напрямую. Нюанс оговоренный Отцом и Неблагим Королем за тысячелетия до ее появления на свет. Ее сестры, бывшие здесь прежде Флори, следовали ему беспрекословно или же умирали.

И Флори тоже не могла поведать людям то, что их ждет — напрямую. Она говорила загадками, хотя больше всего ей хотелось кричать: осторожно! берегись! уходи!

Сейчас Флори плела сон для человека, который мог спасти свою семью. Его образ и то, что будет с ним пришло к Флори в ее собственном сне. И хотя она не могла спасти полсотни таких же как он людей, она могла помочь ему. А если бы он помог еще кому-то, то, может быть, в мире стало бы еще чуть меньше боли.

Его звали Ицхак, он жил в Варшавском гетто со своей женой и крохотной дочкой, еще более крохотной, чем ей полагалось быть, не растущей из-за недоедания куколкой. По ночам девочка плакала от голода, и Ицхак дрожал при мысли о том, что кто-то пожалуется юденрату, и ему велят заткнуть его несчастную девочку. А он не заткнет ее, не сможет, она еще и речи-то не знает. А в следующий раз Ицхак окажется в списках, которые будут зачитывать немцы, пришедшие на акцию.

Вот чего боялся Ицхак, но вышло по-другому. Никто на него не жаловался, все молчали. Но дом, в котором жил Ицхак нужен был немцам под швейную мастерскую — зима на Восточном фронте обещала быть мертвецки холодной.

А это значит, что жители этого дома, которых некуда расселить, были обречены. Другие придут в этот дом, будут работать там, подыхать с голода, а Ицхак уйдет.

Флори думала все это и думал Ицхак, он забылся беспокойным сном, и Флори ловила искры его мыслей, направляя их.

Он и его жена, и крохотная дочка, бежали в лабиринте серых, слишком хорошо знакомых со смертью домов гетто.

— Что они сделали с нашей Варшавой, — плакала жена, а дочка уже не плакала, только попискивала от голода. Они бежали, силясь найти свой дом, только его нигде не было. Они бродили невероятно долго, не находя ответа на свой вопрос — куда же им теперь идти? Они плутали в рядах ставших одинаковыми от горя построек, на пожарных лестницах стояли люди, которых давным-давно уже увезли, и Ицхак знал, что они не вернутся обратно. Наконец, Ицхак увидел, как нелепая громада их дома вгрызается в серое, дождливое небо. Они взбежали по лестнице, снова заголосила дочка.

Дома было чисто и прибрано, как раньше, когда еще были силы убираться, светило солнце, и Ицхак понял, что начался короткий праздник лета. Может быть, удалось бы вырастить что-то во дворе. Солнце осветило прекрасное лицо его девочки, синие от детства глазки, и Ицхак впервые за долгое время увидел, как она заулыбалась. На накрытом белой скатертью столе стояла банка с вареньем, какое часто делала его бабушка. Той повезло — умерла до войны.

Ицхак уже и забыл, каков сахар на вкус.

— Сейчас, сокровище, сейчас, — сказал Ицхак. — Давай наркомим твою маму, а она накормит тебя.

Кто же сделал им такой подарок? Жена с дочкой в руках так и стояла без движения. Ицхак шагнул к столу, взял банку, но она выскользнула у него из рук и разбилась о паркет, заляпав его красным. Небо за окном заволокло, солнце совершило короткий путь по небу и исчезло. А Ицхак увидел, что это не варенье, а кровь разлитая по его кухне — густая, потемневшая кровь под его ногами. Он закричал в отчаянии, как раненное животное, и в этот момент в дверь начали стучать. Сначала — в дверь, а после стучали в стены, стучали в окна, чужие, злые люди снаружи хотели пробраться в его дом. Дребезжали стекла, дрожали стены, дом был только скорлупкой и готов был уступить чьим-то требовательным движениям. Дом перестал быть безопасен, дом стал страшнее нарушения комендантского часа.

Последняя тревожная искра сорвалась с пальцев Флори и растворилась в теплой пустоте безопасной гостиной. Флори вздохнула. Она чувствовала себя уставшей, но работа была сделана хорошо. Ицхак проснулся среди ночи, в беспросветной темноте усталого Варшавского гетто. Флори надеялась, что он поймет посланный ею сон, а больше она ничего не могла.

О чем-то своем трещал камин, и Флори уютнее устроилась в кресле. Довольная усталость колыхала ее разум, как спокойные волны теплого моря, и она задремала, слушая разговоры огня. Проснулась она совсем от других разговоров.