Дарья Беляева - Аркадия [СИ]

Она прижалась к нему теснее и некоторое время сидела молча.

А потом Аурелиуш отстранился и долго смотрел на ее зацелованные губы.

Река под ними шумела, и в ее волнах перекатывались законченные человеческие жизни. Возможно, скоро им предстояло плыть внизу, под мостом.

А я открыла глаза и смотрела, смотрела, смотрела без конца в большой экран неба надо мной, и вместе со звездами горели перед глазами миллиарды их названий, они выплывали из темноты, стоило сосредоточить взгляд, навязчивые и разрывающие голову. Цифры координат плясали, удаляясь и приближаясь, формулы демонстрировали мне все происходившее в утробе звезд, бесконечное, непредставимое горение, взрывы. Иногда небо казалось мне белым из-за обилия букв и цифр. Но сейчас я была благодарна этому заполоняющему голову ощущению, такому огромному, что все остальное просто перестало существовать. Я смотрела и смотрела, а когда у меня перестало хватать сил, закрыла глаза.

Открыв их, я снова увидела только темное небо в крошках звезд.

И тогда я сказала себе:

— Забудь.

Вовсе не потому, что я увидела нечто ужасное. Наоборот, мои родители были красивы и счастливы, чего еще можно было пожелать. Мама была странной, папа — наивным, и они были как парочка из фильма, очаровательные и беспутные. Нет, ничего страшного в моем сне не было.

Просто приняв его за реальность, впустив в себя это понимание, я лишалась последней возможности лгать себе. Я все думала: это какая-то ошибка, я ничем не связана с этой историей, я не обречена провести здесь вечность.

Но во сне я видела маму и папу, судя по всему, они и вправду отдали меня за возможность попасть в мир над Аркадией.

Я не думала, что они хотели мне зла, и все же я злилась. Как они могли не подумать о том, что крохотное существо, о котором они тогда, может, и не знали, однажды станет взрослым, самостоятельным человеком, которому будет хотеться жить своей жизнью, быть свободным.

Вокруг меня все было в высшей мере странно. Тут и там я видела изображения птичек, малиновок и синиц, сиалий и колибри, они замерли в полете, запечатленные на стене. Изображения были точными, и я сразу узнала их стиль — рисовала мама. Красота, женская хрупкость маминых рисунков соседствовали с яростной злостью царапин на стене, следов запекшейся крови. Я смотрела на эти царапины, и думала, неужели сам камень поддавался маминым рукам, когда она бесновалась здесь. Бардак в комнате, разбросанные вещи, платья, сочетался с хрупким изяществом рисунков. Ближе к потолку птички были нетронуты царапинами и изломами, безупречно красивые комочки перьев, и даже в ночной темноте их глаза, казалось, блестели, так точно мама рисовала. В этих птичках была жизнь, а здесь, в этой башне, жизни не было. Я представляла мамины сбитые костяшки пальцев, сорванные ногти, и мне становилось страшно.

А папа спас ее, и они дали жизнь мне. Такая история. Сумасшедшая женщина, рисовавшая чудесных птиц и кидавшаяся на стены — моя мать. И я любила ее.

Но она продала меня… кому? У него даже не было имени. Мне было интересно, как он выглядит. Кто он есть, этот безумный человек, первый человек, впустивший в мир смерть. Мне стало страшно от мысли, что я — такая же как он. Я не из нормальных, не из людей, которые наследуют землю. Я другой породы, я крови чудовища из сказочного мира. Наверное, Делии такой поворот в ее жизни пришелся бы по вкусу, но я больше всего на свете хотела читать книжки и смотреть глупые, яркие мультфильмы.

Я хотела домой.

У меня не было ни одной причины полюбить Аркадию, мне не хотелось впускать ее в свое сердце, даже пробовать. Мне не хотелось быть здесь и не хотелось быть собой. Я закрыла глаза руками, представила, что я дома, что завтра я пойду в университет. Я представила как слушаю монотонную лекцию, записываю формулы и случайные фразы из громоздкой, длинной теории. Я больше не могла успокоиться, считая звезды, я сразу вспоминала белое от букв и цифр небо.

Я хотела представить аудиторию в Стокгольмском университете, однокурсников, барабанящий за окном дождь, самый скучный день моей скучной жизни. Но мне виделись только мама и папа, их голоса, и неестественно яркое небо Аркадии.

А потом я услышала голос, какой прежде никогда не слышала. Этот голос раздавался над самым ухом, будто человек сидел рядом. Голос был нежный и незнакомый, а еще — с какой-то особенной интонацией, будто человек еще не сошел с ума, но взвинчен и вот-вот свихнется. Но этот оттенок был почти неуловим, с тем же успехом можно было сказать, что человек просто выпил и долго веселился, и теперь расторможен и радостен. И все же голос сохранял некоторую лощеную элегантность. Мне представился человек, сидящий за столиком в перерыве между четвертым и пятым коктейлем где-то в двадцатых годах. Человек говорил мне:

— Здравствуй, Констанция. Я так счастлив видеть тебя здесь. Я много представлял, какой ты будешь.

Я ощутила прикосновение к своему подбородку — мягкое, почти невесомое и в то же время пугающее. Никогда не боялась призраков, но сейчас по позвоночнику вверх рвался холод.

— Ты меня еще не знаешь, — продолжал голос, а я не могла сосредоточить взгляд ни на чем, голос опьянял меня, тревожил. Где был его источник?

— Но я твой король.

Я задрожала, сама не понимая, отчего. Я не должна была воспринимать всерьез все это — королевство, смерть, и Великую золотую Реку, все было глупостью и блажью моего уставшего воображения — я просто спала. Потому и замок из моих детских фантазий — бессознательное выбросило его в мое сновидение.

И все же трепет охватил меня, и мне захотелось сорваться с места, встать. Это я и сделала, закружилась на месте, пытаясь высмотреть моего собеседника. Но его нигде не было, он был неощутим и невидим, я могла только слышать его.

— Прости меня за такое невежливое появление, Констанция. Дело в том, что я предельно впечатлен твоим даром, что намного сильнее дара всех твоих предшественников, и мне не хотелось бы поставить себя в двусмысленное положение. Если ты увидишь меня, то можешь узнать обо мне больше, чем мне бы хотелось. В этом плане я стараюсь быть откровенным — ты никогда не увидишь меня.

Я слушала, замерев, представляя его в той точке, куда смотрела. В его голосе странно сочетались многословная вежливость и спрятанное сумасшествие. Он плохо его скрывал, так дети скрывают конфетку в кулаке — безо всякой изобретательности.

— Меня называют Отцом Смерти и Пустоты, но так же я дал жизнь многим мужчинам и женщинам, помогавшим мне. Ты и твои новые знакомые — несколько иной случай, чем остальные. Но мне важно то, что ты здесь. А это значит, что тебе отсюда не уйти. Ты, Констанция, моя собственность, по священному праву рождения. Но я готов предложить тебе не только грубость и отрицание твоих прав на свободу. Ты будешь жить вечно. Ты никогда не постареешь. Ты увидишь столько красоты, сколько никто прежде не видел.