Дарья Беляева - Аркадия [СИ]

Я успела попрощаться с жизнью и подумать, что я хотя бы точно знаю, куда попаду, и это не будет забвение и вечная темнота, которую нельзя помыслить. Внутри меня даже зашевелилось любопытство, и я испытала крохотный импульс разочарования, когда зубастая пасть подалась назад. Рваное горло моего цветка сжимал Герхард, я узнала его руки прежде, чем увидела. Они были в крови, кровь забралась даже под ногти. Он резко сдернул с меня цветок, и я увидела, что рана у Герхарда на плече, такая сочно-вишневая, как будто истекающая сиропом.

Я кинулась к цветку, чтобы в свою очередь не дать ему поранить Герхарда, но неожиданно, в тот момент, когда я совсем этого не хотела, пришли мои буквы и цифры, пришли и сделали невозможными точные движения, заполонили все. Сначала я не могла в них разобраться, и они не уходили, как бы я ни старалась. Я сжала руками виски, остановившись на поле битвы. Цифры и буквы загораживали все. И тогда я подумала: если я не могу их убрать, я должна их понять.

Сначала я плавала между кривых формул и случайных слов, а потом они начали встраиваться в мое сознание. И я поняла все, все для всех поняла. Я закричала:

— Стойте! Глаза! Ловите глаза! Уничтожайте глаза! Глаза это его мозг!

Я услышала голос Астрид, еще более злой, чем обычно.

— Что за чушь?!

— О, думаю Констанция знает, что говорит! Она же у нас девочка-гений.

Адриан был как всегда многословен, но голос его звучал прерывисто, как после долгой пробежки. Вероятнее всего, он не был ранен. Наконец, цифры и буквы рассеялись, и я всех увидела.

Все болото представляло собой поле битвы, кое-где я видела смешанную с грязью кровь, и видела ее очень ясно. Астрид и Адриан вместе прижимали к земле цветок, Аксель затолкал Делию куда-то в кучу веток, а сам пытался пробраться к дереву в середине болота, используя свой дурацкий меч, как палку, чтобы щупать почву.

Герхард возился с моим цветком. А чудовищное дерево запускало все новые и новые лозы. Одна из них стремилась точно ко мне, я бросилась в сторону, как героиня фэнтези, пытающаяся увернуться от огненного шара, снова угодила в грязь.

Мой призыв подействовал. Астрид рванулась вперед, пока Адриан удерживал один из цветков. Она принялась, как светлячков, ловить сияющие глаза. Сжимала их в руках, и брызгал сок. Я поймала ближайший ко мне, он был неприятно-теплым, склизким. Раздавив его в ладони, я ощутила, как лопаются ткани.

— Так! — крикнул Аксель. — Работаем в парах! Один защищает офтальмолога, другой удаляет глазки!

План был понятен инстинктивно. Дерево все же не отточило свои совершенно не свойственные растениями рефлексы. Движения у него были быстрые, но не совсем точные. Как разделиться Аксель не упомянул, но я знала, что Астрид и Адриан в любом случае работают сообща, и что я совершенно точно ничего общего не хочу иметь с Акселем. А Герхард уже спас меня сегодня. Договариваться не было смысла, и я крикнула:

— Герхард!

Он меня понял, ногой втоптал цветок, метнулся ко мне. Во всем происходящем было что-то от детской игры, щедро сдобренной жирной грязью, кровью и адреналином. Мы носились по болоту, влипая в лужи, вереща и ловя светящихся крохотных тварей. Они были медлительные, но их было много, с нами все обстояло совсем наоборот. Кроме того, лоз было на три больше, чем нас. Теперь я их сосчитала, лоз было девять. И если с одним стеблем можно было справиться, то два норовили застать врасплох. Герхард перехватывал меня, иногда вцеплялся в стебель, старался пригвоздить его к земле, пока я подпрыгивала, ловя неразумные, не пытающиеся сбежать глаза. Иногда они дергались чуть в сторону, но это было и все, на что эти глаза были способны. Постоянно надо было двигаться, иначе зубастые твари вцепились бы в нас, а так они не успевали сфокусироваться, и глаз становилось все меньше, а вместе с этим падала точность бросков. И на секунду я представила, что мы — на безумной цепочной карусели. Все вертелось, голова кружилась. Вместо длинных цепочек вокруг летали стебли безумного растения, а передвигаться нужно было самостоятельно, иногда еще и перепрыгивая через уродские цветы, впившиеся в землю. Их грязные пасти стремились меня достать, но Герхард всегда успевал вовремя. Я услышала, как кто-то вскрикнул, но не поняла, Делия это или Астрид. Нельзя было останавливаться, нужно было продолжать движение и ловить налету эти дурацкие, страшные глаза.

И тогда я засмеялась, и Герхард подхватил мой смех. Картинка двоилась в глазах, я бежала по болотной грязи, водя хоровод вокруг чудовищного дерева, и я же летела над землей, окутанная облаком запаха сахарной ваты и поп-корна, а подо мной сияли огни парка развлечений. Я летела и летела, наполовину охваченная страхом, а наполовину восторгом, и внизу сияли цветными пятнами, смазанными от моего бесконечного движения, родители. Папа махал мне, а я не видела этого, но он потом сказал. Как же все это было давно. Тогда руки у меня были липкие от яблока в карамели, которое упало с ненадежной, тонкой палочки прямо мне в ладони. И я подумала, что это здорово — потому что я его не уронила.

Сейчас мои руки были липкие от мерзкой древесной лимфы, чего-то среднего между соком и кровью. Коленки были грязные и саднили, в другой раз меня бы вывернуло от отвращения, от одной мысли о том, что кровь моя смешивается сейчас с болотной жижей, которой тут в избытке. Но сейчас все было по-другому. Я подпрыгивала, хватала сияющие глаза, выдергивала их из-под веток, и я знала, что Герхард рядом. Слышала, как он тоже смеется.

— Гляди, Герхард с Констанцией чокнулись! — крикнула Астрид. Но ее голос тоже дрожал от удовольствия. Я уверена, всему этому было физиологическое объяснение. Может, так действовал адреналин, а может — недостаток кислорода. Я впала в эйфорическое состояние, никогда прежде я не испытывала ничего подобного, никогда моя радость не была такой простой. Может быть, дерево выделяло какие-то пары? Нет, у меня не было объяснения, хотя я могла найти его в любой момент. Если уж я что-то и поняла за мое пребывание в Аркадии, так это то, что единственная на свете истина, которую можно познать в полной мере, истина, не опирающаяся на бесконечное множество изменчивых факторов состоит в том, что все устроено очень сложно. И далеко не всегда нужно понимать всю эту сложность для того, чтобы наслаждаться чем-то.

— Как здорово! — крикнула я. — Просто невероятно!

Движения дерева становились все медленнее, они угасали, как угасал и блеск его глаз, скрадываемый мной и моими братьями и сестрами. Все менялось. Опасность схлынула, скорость тоже. Наконец, я поймала последний из кошачьих глаз с вертикальным зрачком, раздавила между пальцами, отбросила и без сил упала в грязь. В третий или даже четвертый раз, и уже по своей воле. Герхард упал рядом, мы оба были красные, мокрые, измученные. Я сказала: