Дарья Беляева - Аркадия [СИ]

В детстве кое-что в моей жизни было похожим, хотя и намного легче. Когда я ничего не мог сказать, и был совсем беззащитным тоже. Я закрыл глаза, чтобы понять, что им нужно, этим младенцам.

Ответ всплыл в голове легко и быстро, как глупая мысль, когда засыпает мозг.

Им нужны были имена.

Нас всех зовут, когда хотят разбудить.

Я вынырнула из воды, и на берег, казавшийся мне необычайно приятным, теплым и гладким, меня вытащил Герхард. У него были сильные руки, и я бы обязательно покраснела, потому что это было волнующе.

То есть, если бы у меня под кожей хоть кровинка осталось. Мне казалось, будто абсолютно вся моя кровь скрылась от холода, отхлынула от меня и не было ничего, что бы меня грело.

Я даже злилась на Герхарда. Если бы он не нашел хода в это место, Астрид не прыгнула бы в воду, и меня бы не стянула. Точно ведь знала, что я сюда не хочу.

Неожиданно, здесь оказалось тепло. Даже приятно, я ведь давным-давно в тепле не была, уже и забыла, что это такое. То есть, сутки, однако ощущалось, будто я настолько сроднилась с заснеженным лесом, что антропологически сравнялась с народами севера, вроде каких-нибудь якутов из России.

А теперь я шмыгала носом и чувствовала, что здесь работает отопление. Как в нормальном мире, как в мире, который не был Аркадией. Я улыбнулась, а потом услышала еще и радио. С песнями я тоже давным-давно не сталкивалась, но они не вызывали у меня шока.

Чей-то мягкий, ласковый голос вещал о своей бессмертной и мертвой любви. Я любила такие песни, в детстве я представляла, что их поет мой папа.

Герхард помог мне подняться на ноги. Рядом, как собака, отряхивалась Астрид. Ее пышная рыжая шевелюра наотмашь ударила меня по лицу.

— Итак, это уютное место в стиле пятидесятых годов двадцатого века и есть то, что хотел показать Жадина? — спросил Аксель. — Дизайн интерьера, вот что интересовало его по-настоящему…

Но Адриан сказал:

— Да нет. Не думаю. Я думаю, его интересовали мертвые младенцы.

Мертвые младенцы? Я терпеть не могла живых младенцев, их беззубые умилительные улыбки вызывали у меня мучительное отвращение. Лет с тринадцати я обсессивно не любила детей, не могла перестать думать о том, какие они мерзкие. Может быть, я все еще не могла смириться с тем, что мое собственное детство было омрачено заботой о родителях. С трех лет я умела готовить яичницу, и это не тот самый навык, который чем раньше осваиваешь, тем совершеннее он становится.

Глупо было не уметь прощать детям отсутствие собственного детства, и я прекрасно знала, что сказал бы мне психотерапевт. Словом, я никогда не задумывалась о своих детях и старалась не иметь ничего общего с чужими. Однако никогда я не желала детям ничего плохого.

Тем более я не желала им ничего настолько плохого.

Младенцы лежали на полках, они были как зрители, взявшие в кольцо сцену.

— Хрена себе, — сказала Астрид. И впервые ее грубоватая реплика будто бы была взята из самых личных глубин моей души. Все эти младенцы были душами, они не были полностью мертвы. И изуверство такого масштаба было сложно себе представить. Мне казалось, что комната кружится у меня перед глазами, и я смотрела и смотрела, не в силах отвести взгляд. Я никогда не понимала, почему люди говорят про кровавые моменты в фильмах, что не могут их смотреть и не смотреть не могут. Я всегда могла отвернуться.

Но вот сейчас эта моя способность мне отказала. Я видела детей, чья плоть частично и полностью была заменена металлом, грубо взрезанным и грубо впаянным. Видела детей, раздувшихся как воздушные шарики. Видела детей, опухших, как утопленники и детей, похожих на лягушек.

Все мое существо наполнялось невыразимым отвращением, но самым неожиданным образом не к детям, а к тому, кто это с ними сотворил. Все это было настолько мерзко и неестественно.

Монстры — просто монстры, вызывали страх и отвращение, хотя я знала, из чего они сделаны.

Потерянные вызывали жалость и ужас, потому что я видела из чего они сделаны.

А местные безымянные младенцы вызывали боль.

Герхард сказал:

— Он от них питался. Вытаскивал из них камушки. Их магию, их суть. Теперь они пустые оболочки.

— Как если бы из клетки вытащили ядро, — сказала я тихо. — Если мы представим, что душа — это клетка.

— Он их уродует просто для развлечения.

— Медленно до нас доходит? — пожал плечами Адриан. — В принципе можно было так ужаснуться еще когда мы увидели монстров.

На лице Делии застыло выражение отвращения. Кажется, ей вовсе не нравилось до конца осознавать, кем она на самом деле управляла. И что за камушки ее монстры приносили Неблагому Королю. Это были ядра душ, семя и кость, самое важное.

Мы некоторое время стояли молча. Я не знала, что и думать. Аркадия враз опротивела мне. Пребывание здесь казалось теперь совершенно невыносимым. Наверное, примерно так чувствуют себя люди, носящие мех, которые впервые увидели, как сдирают шкуру со зверьков. И их забрызгало кровью.

Я почувствовала, что сейчас заплачу.

Адриан сказал:

— Зрелище и вправду довольно отвратительное.

— Оно не просто отвратительное. Это, пожалуй, худшее, что я видел за свою жизнь, — сказал Аксель, а потом развернулся к воде.

— Ну, что ж, пора и честь знать!

— Стоять! — рявкнула Астрид.

— Это я могу тебе приказывать, а ты мне — не можешь.

— А ты меня ударь!

— Мне нужно движение, чтобы тебя убить.

— Хочешь посмотреть, кто из нас умрет?

— Кроме того, если ты не забыл, я могу остановить время.

— Не для меня, неудачник! Приказ, у нас есть приказ. Делия, пойдем. А вы можете оставаться в музее уродцев сколько захотите, натуралисты.

— Иди на хрен, Аксель!

— Мы должны выполнить приказ!

— Если я и выполню этот приказ, то только для того, чтобы этим мечом отрезать голову твоему Королю, — рявкнула Астрид.

Слово было сказано, я замерла и все замерли, и тишина, которая образовалась, была неприятной. Как тишина за секунду перед тем, как цунами обрушится на берег. А потом все заорали еще громче.

— Ты не смеешь ослушаться его приказа!

— Это ты не смеешь!

— В противном случае ты умрешь!

— Да я лучше умру, чем буду знать, что тут такое творится! Сначала Потерянные, потом это…

Астрид даже могла произнести слово «младенцы». Хотя именно младенцы в существах, как игрушки разложенных на полках, угадывались за всеми их уродствами безошибочно.

— И что ты будешь делать?! Куда пойдешь?!

— Да хоть к Потерянным!

— Прекратите!

— Делия, разве ты хочешь туда возвращаться?!

Все ругались так шумно, что мне захотелось зажать уши. А потом Герхард крикнул, неожиданно громко:

— Заткнитесь!

И все, может быть больше от неожиданности, чем из исполнительности, замерли. Лица у всех стали удивленные, и впервые в нас промелькнуло что-то родственное, я видела, что какие-то черты у нас у всех общие. Это было забавно, но совершенно никак не соотносилось с серьезностью ситуации. Герхард казался злым, я впервые видела его таким. Черты его лица потеряли всю мягкость, и сейчас он казался похожим совсем на другого человека, которого я прежде не знала.