Сергей Карпушенко - Колдовские чары [= Дорога чести]

Обстановка и впрямь была княжеской, и Костя честно признался:

— Вполне удобно.

— Сейчас принесут ужин. Вы не возражаете, если я составлю вам компанию? Меня зовут де Гурон. Была такая дворянская фамилия, весьма славная, хотя звучит вполне по-плебейски.

«А еще — вполне по-индейски», — усмехнулся про себя Костя.

— Я весьма счастлив отужинать с вами, мсье де Гурон, но не снимут ли с меня веревки?

— Ах, простите, что за нелюбезность! — огорчился Гурон, видя, что Константин все еще связан. Он сам разрезал веревки и бросил их в угол, сказал только:

— Потом уберут…

Ужин прошел в довольно милой и умной беседе. Де Гурон немало поведал Косте о малоизвестных деталях событий, начиная с семьдесят второго года. Костя все больше проникался мыслью, как много фактов в истории неразрывно связаны один с другим. Желание выбраться отсюда любой ценой, уберечь де Гиза, чтобы проверить свою теорию, стало его задачей. Вот только вмешательство оказалось лишним. Хорошо еще, что не убили. Так вот оно и бывает: захочешь сделать что-нибудь полезное, а окажется, что на тебя ополчились все. Конечно, конечно… «Ваня, мы с тобой в Париже нужны — как в бане пассатижи»!

После ужина де Гурон любезно пожал Косте руку, уверил, что его заключение будет кратковременным, рекомендовал много читать, а еще больше размышлять. Константин принял все эти советы, де Гурон ушел, грязная посуда была тотчас унесена. Дверь захлопнулась, заскрипел ключ, и Костя остался в кромешной тишине. Только какая-то ночная птица выводила на дереве свои немудреные напевы.

Утром, едва Константин проснулся, он подошел к окну. Упрятали его, как видно, в один из переделанных казематов старой башни. Теперешнее окно в прошлом было орудийной амбразурой. Там, вдали, распахнулось поле с уже снятою пшеницей. За полем чернел лесок, а под самой башней протекал ручей. Раньше здесь, наверное, был крепостной ров, теперь же, когда берега осыпались, он превратился в мелкий ручей. От окна до земли оказалось метров примерно с десять. Но чтобы вылезти, пришлось бы вначале перепилить решетку, вмурованную в стену — хотя бы один прут.

Перед решеткой была рама со стеклом. Костя посмотрел, как она крепится. Оказалось, на гвоздях, вбитых в кирпич. Если вынуть гвозди, рама сама на руки упадет. Только чем пилить решетку, неизвестно…

Костя сел на кровать. Взгляд упал на веревку, которую снял вчера с него месье де Гурон. Прикинул ее длину — хватило бы на половину расстояния до ручья, а там можно и одеяло разорвать, и полог от кровати. Веревку Константин спрятал. Проблемы в ней не было, но не было и пилки.

Так, день ото дня, привыкая к новой тюремной жизни, Константин жил в своей комфортабельной квартире-камере. Если бы «нового Нострадамуса» спросили, а что, мол, пророк, думает о своем будущем, он бы ответил: «Есть ощущение, что я выйду отсюда раньше срока. Но вот что даст мне такую возможность, покамест не могу сказать».

Женский голос он услышал через две недели своего пребывания в тюрьме. За дверью какая-то бабенка бранилась с кем-то. Ее голос все приближался, становился громче. Наконец, заскрипел замок, открываемый ключом, дверь распахнулась, и Константин увидел… Маргариту! Она, ставшая еще прекрасней, в нарядном платье, так и бросилась к нему на шею, покрыла поцелуями, страстно шепча:

— Ах, мой милый, милый! Ну, уж теперь-то нам здесь никто не помешает!

И Маргарита стала поспешно раздеваться. Похорошеть-то она за это время похорошела, но вот развратности в Марго тоже прибавилось. Она толкнула Костю в бок, когда увидела, что он раздевается не столь поспешно, как она. Уже через минуту королева Наваррская стояла перед ним нагая и прекрасная, как Афродита, только что сошедшая на берег с раковины. (Ну, если откинуть запах тела, перебитый духами — вряд ли пеннорожденная греческая богиня любви редко мылась, все же из моря вышла!).

Марго отбросила одеяло прочь, а потом… Константину порой казалось, что все мысли насчет перепиливания решетки были просто излишними: отбрасывала она, и опять толкалась так, что, наверное, дрожали и готовы были вылететь из гнезд камни, из которых была сложена старая башня.

После трех часов упорного разрушения древней постройки, Маргарита, немного успокоившись, заговорила:

— Ах, как я плакала, как я плакала, когда узнала, что тебя упрятали. За что? Я сразу поняла, что это мой Анри и именно за то, что он видел нас с тобой вдвоем. В конце концов, я допыталась у него, что на самом деле он решил услать тебя из Парижа, пока, как ты говоришь в своих предсказаниях, не будет убит его соперник герцог де Гиз, а потом и королишка-содомит. Я целый день ползала перед ним на коленях, чтобы он назвал место заключения. Я говорила, что любовник ты никудышный и мне ты совсем не нужен как мужчина. — Марго, как видно, успела забыть, что ее муж получил возможность понаблюдать за парочкой какое-то время.

— Я сказала, что непременно нужно, чтоб ты мне погадал. Про любовника я, конечно, соврала — ты очень даже ничего… Но все же ты должен расплатиться со мною за мою пылкую любовь честным и правдивым предсказанием моей судьбы. Когда начнем?

— Что, если после ужина? — предложил Костя.

— Ваша идея великолепна, мой милый предсказатель, «новый Нострадамус». Сейчас я хотя бы надену пеньюар и позову этих остолопов. Я привезла с собой всяких вкусных вкусностей, думая, что тебя здесь кормят только супом из голов трески. Представляешь, вся моя карета была забита корзинами! К тому же, я тоже немного подустала, надо бы закусить.

Накинув пеньюар, едва прикрывавший кругленькие ягодицы королевы Наваррской, Марго пошла распоряжаться. А Константин все лежал и думал и разных превратностях судьбы, о случайном и закономерном. Но главное было отнюдь не философской теорией, а чистой практикой: в дорожном наборе Маргариты наверняка должна отыскаться пилка для ногтей.

Маргарита и в самом деле привезла уйму всяких деликатесов: копченое мясо, жареную дичь, колбасы, паштеты, осетры, фрукты, зелень, много разного вина и пива. К последнему она, как оказалось, имела слабость. Они поужинали, болтая. Потом Марго, потушив почти все свечи, велела Косте начинать сеанс прорицания. И он, вначале слегка загипнотизировав ее, наговорил ей разной приятной чепухи.

При этом он настроил ее память таким образом, что все эти слова, когда бы ей сделалось грустно, должны были вспоминаться сами по себе и создавать настроение уверенности в себе, покоя, бодрости и счастья.

Что же касается будущего Марго, то он и здесь наговорил ей очень немало приятного, хотя жизнь ее, насколько ему было известно, не должна была оказаться долгой. Короче, своею болтовней Константин постарался отблагодарить ее за радость, которую доставила ему эта женщина.