Сергей Волков - Пастыри. Последнее желание

Первым делом он съездил в управление, где в отделе кадров оставил заявление на отпуск за свой счет на две недели. Затем, сделав несколько звонков, Громыко посетил несколько диаметрально разных районов столицы, где имел встречи с неприметными личностями откровенно уголовной наружности.

В половине четвертого на Болотной площади, возле скульптурной группы, созданной Михаилом Шемякиным и прозванной в народе «Хоровод уродов», Громыко дожидалась Яна. Оперативница вблизи выглядела в лучшем случае школьницей, а уж издали у случайных прохожих наверняка создалось впечатление, что они видят встречу папы с дочкой. Впрочем, учитывая специфику стоящих рядом скульптур, чей-нибудь извращенный разум мог додуматься и до нехорошего…

– У тебя оружие есть? – первым делом спросил Громыко. Яна кивнула, прочирикала:

– Ф-говая-во-лына, с-амостр-рок, и-три-п-ат-рона-в-сего.

– М-да… Ладно, поехали.

– Т-чку-л-вить? – деловито спросила Яна, кивая на проносящиеся по набережной Водоотводного канала машины.

– Нет, Яночка, наш транспорт теперь – метро. Не забывай – я все же на крючке, а дела нам предстоят такие, что не дай Боже кто-то из коллег нас свинтит – все, хана! Так что пошли ножками, тут до Третьяковки шаг шагнуть.

Бабу Качу, в миру гражданку Качину Екатерину Владимировну, Громыко знал давно. Неприметная седенькая вахтерша из театра Советской, а ныне Российской армии числилась у майора в «золотом фонде» добровольно сотрудничающих. В «золотой фонд» Громыко входили сексоты, осведомители и просто сочувствующие делу охраны правопорядка люди, светить которых было нельзя ни в коем случае, настолько ценными и уникальными сведениями и связями они располагали. Но даже в этой когорте баба Кача стояла особняком.

Когда Громыко, столкнувшийся с ней по делу «сталинского мстителя» – восьмидесятилетнего полоумного бывшего смершевца, взявшегося в середине девяностых устанавливать социальную справедливость при помощи трофейного «вальтера», – попробовал надавить на старушку, в ответ он получил такой профессиональный «откат», что сразу понял: эта бабуля и ему, зубру и волку в одном флаконе, не по зубам.

Единственное, что ему, тогда еще старлею, удалось выяснить, – баба Кача имеет помимо прочих наград три ордена Красной Звезды, дающие право на владение именным оружием, а также что в НКВД она числилась еще до войны, причем в каком-то «нулевом отделе», занимавшемся, по слухам, диверсиями, ликвидациями и прочими чрезвычайно секретными делами.

Однако Громыко чем-то приглянулся отставной диверсантке, и баба Кача пошла на сотрудничество. Правда, повернула она все так, что в итоге было непонятно, кто кого завербовал. Да и «сталинского мстителя» взять не удалось, и Громыко до сих пор подозревал, что хитрая баба Кача предупредила ветерана СМЕРШа о засаде.

Жила баба Кача на Ленинградке, в неприметной пятиэтажной кирпичной «хрущобе», и что удивительно – не имела дома телефона. Громыко от метро позвонил в театр, выяснил, что сегодня Екатерина Владимировна – выходная, и они с Яной нырнули в подземку.

По дороге, мотыляясь в ревущем вагоне, Громыко вкратце изложил Яне все, что удалось узнать в «телевизоре» от Карася.

– План пока такой – взять Гуцула и потолковать с ним. Очень меня заинтересовали эти долбени… – подытожил майор, когда они с Яной выходили на станции «Сокол».

– И-к-ак-б-дем-б-р-р-ать? – поинтересовалась Яна.

– Дык все просто – стрелу забьем, – Громыко улыбнулся. – Я его прижму, а ты прикроешь.

– Аг-а-а-а… – задумчиво протянула Яна. – П-леметку-бы…

Баба Кача оказалась дома. Поизучав минуту визитеров в глазок, она открыла дверь, улыбнулась:

– Ну здравствуй, Николаша. Думала, уже и дорожку забыл, – и тут же огорошила Громыко. – А говорят, сняли тебя… Врут?

– Брешут… – уклончиво ответил майор, переступая порог, а про себя отметил – служба информации у бабули работает на высшем уровне.

– Вот знакомьтесь, Екатерина Владимировна, это – Яна, мой сотрудник.

Баба Кача оглядела Коваленкову, хмыкнула:

– На меня в молодости похожа. Если б я тебя, Николаша, плохо знала, решила бы, что ты ко мне с полюбовницей заявился. Проходите в залу, я сейчас чайку сделаю.

Пока хозяйка хлопотала на кухне, а Громыко звонил кому-то по мобильному, Яна разглядывала жилище пенсионерки-энкавэдэшницы. Жила баба Кача скромно, но не без изыска. Темная старинная мебель, два шкафа книг, упрятанных от посторонних глаз за волнистым стеклом, пальма в кадке, фиалки на окне. И фотографии, множество фотографий на стенах.

Приглядевшись, Яна ахнула. На большинстве снимков присутствовала молодая девушка с лукавым выражением лица, а рядом… Яна себя в знатоки истории СССР зачислить не могла никак, но Сергея Мироновича Кирова, Климента Ефремовича Ворошилова и Отто Юльевича Шмидта в лицо знала. Остальные запечатленные на фотографиях персонажи были знакомы смутно. Архаичные самолеты, горящие оптимизмом глаза, парашюты и броневики. И еще – буденовки, кожанки, ордена, маузеры, шашки, знамена.

На другой стене висели снимки посуровее – сгоревшие деревни, бородатые мужики, костры, деревья. И все та же девушка с трофейным «шмайсером» на плече и обаятельной улыбкой из-под ушанки.

Наконец, третью стену занимали фотографии послевоенные. Импозантные мужчины в шляпах, длинных плащах и широких брюках, европейская архитектура, мальвы в вазах, балюстрады и колоннады вилл, стройные кипарисы и курчавые магнолии. Девушки на этих снимках уже не было, ее место заняла обворожительная женщина в изящной шляпке с вуалью. От прежней Кати Качиной остались лишь улыбка и глаза – острые, умные и чарующе красивые.

– Ск-лько-же-ей-ль-т? – спросила Яна у задумчивого Громыко.

– А? Не знаю. По документам, по нынешним, семьдесят восемь, а так… Мне Лукин, ну, пенсионер, он в кадрах у нас работал, говорил, что видел ее дело, старое, еще Абакумовского ведомства, так там у нее и имя другое, и возраст. Ты ж видишь – она с живым Кировым рядом, и не школьница на фотке. Она уже тогда была особо ценным агентом. Говорят, баба Кача с самим Блюмкиным поработать успела…

– Н-но-т-ак-не-б-вает, – Яна округлила глаза. – Ей-ч-то, с-с-то-ль-т?

– Может, и сто… – Громыко подошел к окну, отодвинул тюлевую задергашку, оглядел двор. – Одно скажу – помирать, слава богу, баба Кача не собирается. И потом: если годы не считать, оно и жить не так страшно…

Тут в комнату вошла сама Екатерина Владимировна, и разговор прервался.

Чай пили солидно, по-наркомовски, с Рижским бальзамом. Серебряные подстаканники, кружочки лимона, сушки и мятные прянички на столе, цветастая баба на чайнике, колотый синеватый сахар в фарфоровой немецкой сахарнице.