Сергей Барк - Дракон. Тихий Омут [СИ]

Продолжая ненавязчивое, но упорное наступление, Нортон изрядно вымотал меня за последние несколько лет. Но ответить более прямолинейно не позволяло ни хорошее воспитание ныне почивших родителей, ни статус, занимаемый дроу; мало того, что он принадлежал к одному из уважаемых родов прошлого столетия, так еще и являлся моим непосредственным начальником!

Я не сомневался, что дроу испытывает ко мне столько же «любви», как и к любому другому светлому, то есть вполне достаточно, чтобы пнуть в спину с обрыва. Но, видимо, перспектива украсить собственную постель необычным для городка трофеем могла потешить себялюбие темного и, судя по настойчивости, не давала ему покоя.

Яркий блик солнца упал на прозрачное стекло приоткрытого окна, срикошетив и ударив прямо в глаза — алый закат клубил мрачный багрянец облаков глубоко у линии горизонта, оставляя бледно-рыжие вихры пожирать остаток дня, словно пасть гигантского зверя, заглатывающая золотое тело.

«Плохой знак», — подумал я, с недовольством отмечая у себя привычку видеть предзнаменования в каждой случайной чаинке. Хотя, чего еще ждать от учителя истории из захолустного городка, собравшего под своим кровом пару тысяч заблудших душ со всех уголков света и тьмы?

Только знаки и остаются, чтобы не дать себе позеленеть от тоски и скуки, — думал я, неспешно ведя старенький автомобиль обратно к дому.

Боялся ли я чего-то не успеть в своей жизни? Больше нет.

Вдалеке мелькнул небольшой домик, укрытый старым дубом у самой кромки рощи. Скромная двухэтажная постройка уже давно держалась исключительно на сильных магических заклинаниях, наложенных отцом на подгнивавший фундамент в год, когда наша семья появилась в Тихом Омуте. Мне не было и десяти — по нашим меркам я был совсем кроха, едва научившийся говорить, когда мы обосновались в домике одного из наших предков.

До сих пор не могу понять, каким образом светлого эльфа занесло в такую дыру, да еще основанную нашими исконными врагами? Пусть времена войн меж эльфийским светом и тьмой давно канули в Лету, и все же желание деда осесть в дроуской глухомани оставалось для меня тайной, забавным историческим курьезом, не поддающимся ни логике, ни магии.

Оставив машину под обветшалым навесом, я поспешил в дом, прячась от накрапывающего вечернего дождика. Густая крона родного дуба поприветствовала меня гулким шелестом и не позволила ни единой капле проникнуть сквозь надежное укрытие. Тяжелая дверь хлопнула позади, разразившись истошным недовольным скрипом.

Я дома — хотел бы сказать я. Вот только уже несколько десятков лет некому было услышать мое приветствие.

Когда отец отошел в мир иной, мать не протянула и года, увянув, словно однолетний бутон. Превращение из прекрасной, пышущей здоровьем женщины в изможденное полупрозрачное привидение стало самым ужасным для меня временем. Мне не было так мучительно больно даже когда ушел отец…

Заварив чай, я присел за стол, уставившись в непроглядную темень за окном. Мягкое прикосновение уже родного одиночества уютно опустилось на плечи.

…Его звали Иврис, и он был гораздо старше матери, взяв ее в жены, едва она переступила весну совершеннолетия, наступавшую у нас после пятого десятка. Витая подарила мне свет. Поздний восход — так говорили у нас о детях, принесенных одним из эльфов в третьем возрасте.

Года отца представлялись последними листьями на оголенном осенью дереве — мы ожидали этого. Но то, что мать последует за ним… Конечно, она любила отца, но и меня не меньше, поэтому мы не могли поверить до последнего, что жизнь покидает ее, протягиваясь незримой нитью вслед за любимым.

Увы, доктор все подтвердил и посоветовал провести отпущенное время вместе.

За день до того, как растаяла мамина душа, она посмотрела на меня почти осознанно, словно узнала единственного, горячо любимого сына после долгих скитаний в Промежуточном мире.

— Пообещай мне, Алияс, — шелестели листья за окном, но этот голос я узнал бы из миллиона — ее голос.

— Конечно, мама. Все что угодно.

Как больно кольнуло в сердце. Люди говорят, у нас его нет, и во многом они правы. Эльфы — холодные, отстраненные существа, ведомые лишь собственным интересом. Но в тот момент я чувствовал — это последний раз, когда я говорю с матерью, и был готов пообещать луну с неба.

— Останься здесь, мое дитя.

Я застыл. Тысяча вопросов пронесется в моей голове гораздо позже, но тогда я просто остолбенел, словно громом пораженный.

— Умоляю, останься.

— Да, мама… конечно.

Губы онемели, душа подернулась коркой льда от первых прикосновений мороза, легкий поцелуй колющего холода коснулся юркого ручейка бившего где-то внутри.

— Я люблю тебя, мама.

Ее взгляд снится мне долгими ночами. Смотрела ли она на меня тогда с прежней любовью или просто устремила взгляд сквозь пространство, давно вырванная за пределы реальности? Мне никогда не ответить на этот вопрос, сколько бы древних фолиантов ни побывало у меня в руках, сколько бы свитков не коснулось глаз.

Я помню, как проснулся ночью от внезапного порыва ветра. Окно распахнуто, гулкий шум рощи, и одиночество. Душа мамы растаяла, вернувшись к земле, она вновь слилась с прародительницей воедино и воссоединилась с духом отца. У эльфов не принято скорбеть об ушедших, но слезы родились помимо воли, стремясь удобрить землю для новых всходов.

Оказавшись в этой деревушке еще ребенком, я надеялся, что покину ее, как только окончу школу. Но отец попросил не разбивать сердце матери и отучиться в Академии высших искусств заочно. Так я превратился в фантомного студента исторического факультета, вынужденного посещать занятия в образе бесплотной проекции. Нет, я был все тем же эльфом; среднего роста, с отросшими пепельными волосами и молочной кожей, просто артефакт для заочников, выданный во временное пользование, подарил мне возможность перемещать свой дух на огромные расстояния и благодаря этому получить высшее образование. Увы, мое жаждущее приключений тело едва ли пересекало порог дома за прошедшую пару десятилетий.

Люди говорят, что приключений жаждет душа… кто знает, может, у человека она так и устроена. Вот только энергетическая дымка не способна проронить ни слова, а уж о действии и вовсе можно забыть, ведь стены перестают быть преградой, но одновременно и твое воздействие на материальный мир сводится к нулю. Вот так я и парил привидением все двадцать лет, слушая голоса других и все больше понимая жестокость безмолвных русалок. Возвращаясь после занятий в свое тело, я читал и выполнял задания, которые после доставлялись в академию на проверку.

И получив в руки аттестат, я, наконец, мог отправиться в бесконечное путешествие…, но мама, со слезами на глазах, попросила меня задержаться еще ненадолго.